— Что? Наверное, ты права. — Он побарабанил пальцами по кухонному шкафчику. — Я был слишком занят.
Она сделала глубокий вдох.
— Я скажу напрямик. Я была сегодня с Иоганном.
— Фрайвальд? Механик?
В течение минуты Нильсон стоял, лишенный дара речи. Она ждала. Хмель слетел с нее. Наконец он произнес с трудом, разглядывая рисунок своих ногтей.
— Что ж, у тебя есть законное и, без сомнения, моральное право. Я не симпатичное молодое животное. Я так горд и счастлив… был так горд и счастлив… больше, чем я мог выразить, когда ты согласилась стать моим партнером. Я позволил тебе научить меня множеству вещей, которых я прежде не понимал. Быть может, я был не самым способным учеником.
— О, Элоф!
— Ты бросаешь меня, так ведь?
— Мы любим друг друга, он и я. — Ее взгляд затуманился. — Я думала, это будет легче — сказать тебе. Я не знала, что для тебя это так много значит.
— Ты не думала о том, чтобы не афишируя… Нет, здесь ничего нельзя скрыть. Кроме того, ты бы и не захотела. И у меня тоже есть гордость. Нильсон сел и потянулся к табакерке. — Тебе лучше уйти. Вещи сможешь забрать потом.
— Так сразу?
— Убирайся! — взвизгнул он.
Она исчезла — всхлипывая, но не пререкаясь.

* * *

«Леонора Кристина» снова вошла в населенную область. Пройдя в пределах пятидесяти световых лет от гигантского новорожденного солнца, она пересекла окружавшую его газовую оболочку. Будучи ионизированными, атомы были доступны захвату с максимальной эффективностью. Тау корабля упал почти до асимптотического нуля: а вместе с ним и коэффициент времени.

Глава 12

Реймон остановился у входа в спортзал. Там было пусто и тихо. После первоначальной волны интереса атлетика и другие становились все менее популярны. Если не считать трапез, научному персоналу и членам экипажа осталось только собираться небольшими компаниями или вообще погрузиться в чтение, просмотр видеолент и как можно больше спать. Максимум, что он мог заставить их выполнять, — это предписанное количество упражнений. Но он не нашел способа восстановить бодрость духа, которая со временем исчезла. Он был беспомощным, поскольку его несгибаемая настойчивость в отношении соблюдения основных правил сделала его врагом для всех.
Что касается правил… Он прошагал по коридору к комнате сновидений и открыл дверь. Лампочка над каждым из трех боксов свидетельствовала, что все они заняты. Он выудил из кармана универсальный ключ и по очереди открыл кабины. Из них повеяло воздухом, но они были не освещены. Две он закрыл снова. Открыв третью, он выругался. Вытянувшееся тело и лицо под сонношлемом принадлежали Эмме Глассгольд.
Некоторое время он стоял, глядя сверху вниз на маленькую женщину. Ее улыбка дышала покоем. Без сомнения она, как и все на корабле, обязана была своим душевным здоровьем этому аппарату. Несмотря на все усилия по декорации, по созданию желаемого интерьера помещений, корабль был слишком стерильной средой. Абсолютное сенсорное голодание быстро заставляет человеческий мозг терять связь с реальностью. Лишенный потока данных, которые он предназначен обрабатывать, мозг изрыгает галлюцинации, становится иррациональным и, наконец, впадает в помешательство. Эффекты продолжительной сенсорной недостаточности сказываются медленнее, слабее, но во многих отношениях они более разрушительны. Непосредственная электронная стимуляция соответствующих центров мозга становится необходимой. Это говоря в терминах неврологии. В терминах непосредственно эмоций, необычно интенсивные и продолжительные сны, генерируемые извне приятные или нет — стали заменой действительных переживаний.
И все же…
Кожа Глассгольд отвисла и имела нездоровый оттенок. Экран электрокардиограммы позади шлема говорил, что она находится в спокойном состоянии. Это означало, что ее можно разбудить быстро, не подвергая риску. Реймон перекинул вниз переключатель таймера. След проходящих через ее голову индуктивных импульсов на осциллографе уплощился и потемнел.
Она пошевелилась.
— Шалом, Мойша, — услышал он ее шепот. Поблизости не было никого с таким именем. Он сорвал с нее шлем. Она сжала веки еще плотнее и попыталась повернуться на кушетке.
— Проснись, — Реймон потряс ее.
Эмма заморгала. Дыхание вернулось к ней. Она села, выпрямившись. Он почти видел, как сон покидает ее.
— Иди сюда, — сказал он, предлагая свою руку для поддержки, выбирайся из этого проклятого гроба.
— Ох нет, нет, — невнятно пробормотала она. — Я была с Мойшей.
— Прошу прощения, но…
Она скорчилась и заплакала. Реймон хлопнул по стенке — резкий звук на фоне бормотания корабля.
— Ладно, — сказал он. — Я отдам прямой приказ. Выйти! И явиться к доктору Латвале.
— Что, черт побери, здесь происходит?
Реймон обернулся. Норберт Вильямс, должно быть, услышал их, так как дверь была открыта настежь, и пришел прямо из бассейна. Он был разъярен.
— Ты, значит, принялся стращать женщин? — сказал он. — Убирайся.
Реймон продолжал стоять.
— Есть правила пользования этими боксами, — сказал он. — Если человек не обладает самодисциплиной, чтобы их придерживаться, в мои обязанности входит его принудить.
— Ха! Совать нос в чужие дела, подглядывать, шпионить за нашей личной жизнью. — Богом клянусь, я не собираюсь это больше сносить!
— Не надо! — взмолилась Глассгольд. — Не деритесь. Прошу прощения. Я уйду.
— Черта с два ты уйдешь, — ответил американец. — Останься. Настаивай на своих правах. — Его лицо побагровело. — Я сыт по горло нашим местным диктаторишкой. Настало время что-то с ним сделать.
Реймон сказал с расстановкой:
— Ограничительные правила были написаны не для забавы, доктор Вильямс. Слишком много — хуже, чем ничего. Это входит в привычку. Конечный результат — безумие.
— Послушай. — Химик сделал явное усилие, чтобы сдержать гнев. — Люди не одинаковы. Ты, конечно, думаешь, что всех можно подстричь под одну гребенку, чтобы мы соответствовали твоему образцу — занимались художественной гимнастикой, организацией работ, которые — ребенку ясно не служат ничему, кроме того, чтобы занять нас на несколько часов в день, уничтожили перегонный куб, который сделал Педро Барриос. Всем этим мы занимались с тех пор, как поменяли направление на этот полет Летучего Голландца… — он понизил голос. — Послушай, — сказал он. — Эти правила…
В данном случае они написаны, чтобы удостовериться, что никто не получит слишком большую дозу. Конечно. Но откуда ты знаешь, что некоторые из нас получают достаточно? Нам всем приходится проводить какое-то время в боксах. Тебе тоже, констебль Железный Человек. Тебе тоже.
— Конечно… — сказал Реймон, но Вильямс прервал его.
— Откуда тебе знать, сколько нужно другому человеку? У тебя нет чувствительности, которой Господь наделил таракана. Знаешь ли ты хоть одну чертову подробность про Эмму? Я знаю. Я знаю, что она замечательная, храбрая женщина… которая прекрасно может судить о собственных потребностях и руководить своими поступками… она не нуждается в том, чтобы ты руководил ее жизнью вместо нее. — Вильямс показал пальцем. — Вот дверь. Воспользуйся ею.
— Норберт, не надо. — Глассгольд выбралась из «гроба» и старалась протиснуться между мужчинами. Реймон отодвинул ее в сторону и ответил Вильямсу:
— Если делать исключения, то это должен решать корабельный врач. Не вы. После этого случая ей в любом случае придется увидеться с доктором Латвалой. Она может попросить его о медицинском заключении, позволяющем ей так поступать.
— От него ничего не допросишься. Этот бездельник даже транквилизаторов не прописывает.
— У нас впереди годы пути. Непредвиденные неприятности, которые мы должны будем пережить. Если мы начнем зависеть от успокоительных средств…
— Ты что, действительно воображаешь, что если за нами не присматривать, мы все рехнемся и умрем? Большое спасибо, мы сами способны принимать решения. Убирайся, я сказал!
Глассгольд снова попыталась вмешаться. Реймону пришлось схватить ее за руки.
— Убери руки, скотина! — Вильямс бросился на него, сжав кулаки.
Реймон отпустил Глассгольд и отступил назад, в зал, где было место, чтобы развернуться. Вильямс взвыл и бросился за ним. Реймон некоторое время защищался от неумелой атаки, затем развернулся и нанес несколько сильных ударов. Вильямс полетел на пол. Он рухнул бесформенной грудой, икая. Из носа у него текла кровь. Глассгольд с причитаниями бросилась к нему. Она опустилась на колени, прижала его к себе и подняла на Реймона гневный взгляд.
— Храбрец! — презрительно бросила она.
Констебль развел руками.
— Я должен был позволить ему меня ударить?
— Вы м-могли бы уйти.
— Невозможно. Моя обязанность — поддерживать порядок на корабле. Пока капитан Теландер не освободит меня от моих обязанностей, я буду выполнять их.
— Прекрасно, — сквозь зубы сказала Глассгольд. — Мы идем к нему. Я подам официальную жалобу.
Реймон покачал головой.
— Всем было объявлено, и все согласились, что капитана не следует беспокоить из-за наших ссор. Ему нужно думать о корабле.
Вильямс застонал, окончательно придя в себя.
— Мы пойдем к первому помощнику Линдгрен, — сказал Реймон. — Я должен подать жалобы на вас обоих.
Глассгольд сжала губы.
— Как пожелаете.
— Не к Линдгрен, — пробормотал Вильямс. — Линдгрен и он, они…
— Уже давно нет, — сказала Глассгольд. — Она больше не смогла его выдерживать, еще до катастрофы. Она будет справедлива.
С ее помощью Вильямс оделся и добрался до командной палубы.
Несколько человек увидели их и спросили, что случилось. Реймон грубо оборвал вопросы. Ответом ему были хмурые взгляды. Около первого же аппарата вызова интеркома он набрал номер Линдгрен и попросил ее не уходить из приемной.
Комната была крохотная, но звуконепроницаемая, подходящая для конфиденциальных и неприятных разговоров. Линдгрен сидела за столом. Она надела униформу. Флюоропанель освещала ее снежно-белые волосы. Голос, которым она предложила Реймону начинать, после того, как все уселись, был столь же холоден.
Он сжато изложил происшествие.
— Я обвиняю доктора Глассгольд в нарушении медицинских правил, закончил он, — а доктора Вильямса в нападении на стража порядка.
— Бунт? — спросила Линдгрен.
Вильямс испугался.
— Нет, мадам. Хватит обвинения в нападении, — сказал Реймон. И повернулся к химику:
— Считайте, что вам повезло. Мы с психологических позиций не можем себе позволить проводить суд, а обвинение в бунте требует суда. По крайней мере, пока вы будете продолжать так себя вести, это невозможно.
— Достаточно, констебль, — бросила Линдгрен. — Доктор Глассгольд, прошу вас изложить вашу версию.
— Я признаю свою вину в нарушении правил, — твердо заявила она, — но я прошу пересмотреть мое дело — как и дела всех — на что мы имеем право согласно Уставу. Я требую, чтобы мой случай рассматривал и решал не доктор Латвала единолично, а бюро офицеров и моих коллег. Что касается драки, Норберт был явно спровоцирован и стал жертвой чистой злобы ради злобы.
— Что вы утверждаете, доктор Вильямс?
— Не знаю, как можно подчиняться вашим дурацким пра… — Американец сдержал себя. — Прошу прощения, мадам, — сказал он немного невнятно из-за разбитых губ. — Я никогда не знал на память правила поведения на космическом корабле. Я полагал, что здравого смысла и доброй воли достаточно. Возможно, Реймон формально прав, но я уже почти дошел до предела, терпя его твердолобое вмешательство.
— В таком случае, доктор Глассгольд, доктор Вильямс, готовы ли вы придерживаться моего приговора? Вы имеете право на суд, если пожелаете.
Вильямс изобразил кривую улыбку.
— Дела достаточно плохи и без того, мадам. Я полагаю, что этот случай должен быть записан в корабельный журнал, но вовсе незачем, чтобы о нем узнала вся команда.
— О да, — выдохнула Глассгольд. Она схватила Вильямса за руку.
Реймон открыл рот.
— Вы подчиняетесь мне, констебль, — опередила его Линдгрен. — Вы, конечно, можете подать апелляцию капитану.
— Нет, мадам, — ответил Реймон.
— Хорошо. — Линдгрен откинулась назад. Ее лицо смягчилось. — Я приказываю, чтобы все обвинения по данному случаю с обеих сторон были сняты — или, вернее, просто не регистрировались. Это не войдет ни в какие записи. Давайте обсудим проблему просто как люди, которые, я бы так выразилась, все в одной лодке.
— Он тоже? — Вильямс указал в сторону Реймона.
— У нас должны быть порядок и дисциплина, вы же знаете, — мягко сказала Линдгрен. — Иначе нам не выжить. Возможно, констебль Реймон переусердствовал. А, возможно, и нет. В любом случае, он единственный представитель правопорядка, единственный полицейский и военный специалист, который у нас есть. Если вы расходитесь с ним во мнениях… для этого здесь я. Успокойтесь. Я пошлю за кофе.
— С позволения первого помощника, — сказал Реймон, — я бы хотел уйти.
— Нет, нам еще есть что вам сказать, — резко бросила Глассгольд.
Реймон продолжал смотреть в глаза Линдгрен. Между ними словно проскакивали искры.
— Как вы пояснили, мадам, — сказал он, — моя работа — блюсти закон на корабле. Не больше и не меньше. Этот разговор превратился в личную доверительную беседу. Я уверен, что леди и джентльмен будут чувствовать себя лучше, если я уйду.
— Думаю, вы правы, констебль, — кивнула она. — Вы свободны.
Он встал, отдал честь и вышел. Поднимаясь наверх, он встретил Фрайвальда, который приветствовал его. Реймон поддерживал некое подобие сердечности со своими дружинниками.
Он вошел к себе в каюту. Кровати были опущены и соединены в одну.
Чи-Юэнь сидела на кровати. На ней был светлый, украшенный оборками пеньюар, который делал ее похожей на девочку — маленькую и печальную.
— Привет, — сказала она без выражения. — В твоем лице буря. Что случилось?
Реймон сел с ней рядом и все рассказал.
— Ну и что, — сказала она, — ты очень их винишь?
— Нет. Думаю, нет. Хотя… не знаю. Предполагалось, что эта толпа лучшее, что могла собрать Земля. Интеллект, образование, личная стабильность, здоровье, самоотдача. И они знали, что никогда не вернутся на родину. В лучшем случае, они вернулись бы домой, постаревшие на большую часть века. — Реймон провел пальцами по своим жестким, как проволока, волосам. — Положение изменилось, — вздохнул он. — Мы отправляемся к неведомой судьбе — возможно, к смерти; наверняка к полной изоляции. Но разве это так уж отличается от того, что мы планировали с самого старта?
Неужели это может сломать нас, превратить в развалины?
— К сожалению, это так, — сказала Чи-Юэнь.
— И ты туда же. Я рассчитывал на тебя. — Он свирепо глянул на нее. Сначала ты была занята — хобби, теоретическая работа, составление программы работ, которые ты планировала вести в системе Беты Девы. И когда случилась катастрофа, ты отреагировала нормально.
Тень улыбки скользнула по ее лицу. Она погладила его по щеке.
— Ты меня вдохновлял.
— Но с тех пор… ты все чаще и чаще сидишь и ничего не делаешь. У нас с тобой начиналось что-то настоящее; но в последнее время ты не слишком часто общаешься со мной всерьез. Тебя редко интересуют разговоры, или секс, или что-нибудь еще, в том числе и другие люди. Ты больше не работаешь. Ты больше не строишь грандиозных планов. Ты даже не плачешь в подушку после того, как выключен свет… да, я не спал, я лежал и слушал, как ты плачешь. Почему, Ай-Линг? Что случилось с тобой? С ними?
— Мне кажется, что у нас просто нет твоего первобытного стремления выжить любой ценой, — сказала она почти неслышно.
— Есть цена, которую я бы тоже не стал платить за жизнь. Но в нашем положении… У нас есть все необходимое. Определенная доза комфорта.
Приключение, которого никогда еще не бывало. Что не так?
— Ты знаешь, какой сейчас год на Земле? — вопросом на вопрос ответила она.
— Нет. Это я убедил капитана Теландера убрать те часы. К ним выработалось слишком болезненное отношение.
— Большинство из нас все равно самостоятельно ведут подсчеты. — Она говорила ровным безразличным тоном. — В настоящий момент, я полагаю, на родине примерно лето Господне 10000. Прибавь или отними несколько столетий. О да, я учила в школе концепцию, что синхронизация времени в релятивистских условиях недействительна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24