Рослый и умный мужик так принял офицера и так заговорил с ним, что видно было по всему, насколько часто приходилось хозяину видаться со всякого рода проезжими.
– Пожалуйте, – заговорил он. – У меня завсегда господа останавливаются. Я живу не по-свински. У меня, за десять лет, ни единого таракана не бывало, потому, собственно, что я их не люблю очень. Да и проезжие не жалуют. Мало вам одной горницы, берите две, а плата за ночь неразорительная – сколько Бог на душу положит.
Если бы Галкин был в другом настроении духа, то, конечно, вступил бы в беседу с умным стариком. Но ему было не до того. Он велел внести свой чемодан в горницу, сел на лавку к столу и попросил дать чего-нибудь поесть.
Чрез несколько минут молодая батрачка поставила пред Галкиным творогу, кринку молока и горшок каши. Офицер не чувствовал себя голодным, но ему хотелось занять себя чем-нибудь, чтоб оторваться от нескончаемых тягостных мыслей.
Не прошло получаса, как послышалось вдали, на деревне, что-то удивительное и необычайное. Галкин прислушался и понял, что это просто бубенцы и колокольчики. Но он все-таки недоумевал: звон и звяканье были слишком громки и сильны. Казалось, что звучат сотни бубенцов, десятки колокольчиков. Стало быть, целый поезд!..
И действительно, чрез несколько мгновений Галкин убедился, что он не ошибся. Среди слободы слышался топот лошадей, стук экипажей и громкое, оглушительное позвякиванье и бренчанье. В деревню въехала целая вереница экипажей, чуть не десяток.
Галкин взглянул в окно и, среди темноты ночи, разглядел целый ряд экипажных фонарей. Впереди всего поезда скакал верхом всадник с факелом в руке, который, очевидно, только что потух – не горел, а лишь курился и дымил.
«Сановный проезжий, – подумал Галкин. – Да что же мудреного в теперешнее время, когда в Москву обещалась быть царица».
И офицер только теперь вспомнил, что на дороге, по которой он пустился теперь в путь, он может встретить бесконечное количество важных вельмож и сановников. Даже легко может он встретить и самоё императрицу, которую со дня на день ожидают в столицу.
«Плохое я выбрал время ехать, – подумал он. – Лошадей нигде не будет, да и как раз на какую беду нарвешься. Окажешься виноватым тем, что подвернулся под руку какому-нибудь царьку».
Все экипажи проехали мимо, но вдруг стали, и их было так много, что последний из них остановился почти против избы, занимаемой Галкиным.
И Бог весть почему, проезжий сановник с его пышностью странно подействовал на Галкина. В другое время он отнесся бы к этому совершенно просто, теперь же все раздражало его.
«Да, вот эдакий леший, – рассуждал Галкин мысленно, – будь он только холостой, – а старый ли, молодой ли, все равно, – посватался бы за Юлочку, так князь бы кувырком кататься начал от радости. Все на свете от иждивения и алтын зависит. Будь я богат, так каким бы вельможным и именитым всякому представлялся! И моя фамилия никому бы смешною не показалась. Вот этот, какой старый черт холостой, завтра повидай княжну, послезавтра сделай Филозофу предложение – и на третий день и венчайся с ней. Хочет она, не хочет – отец-дуболом заставит выходить за постылого».
И вдруг на сердце Галкина поднялась какая-то беспричинная буря, какая-то ненависть ко всему миру. И к этой Москве, из которой он только что выехал, и к этому Петербургу, в который он едет. Ему казалось, что всех этих людей, которые движутся из одной столицы в другую, в бесконечных экипажах, с золотом в шкатулках – всех бы он их… Но молодой человек не докончил своей гнусной мысли, махнул рукой и выговорил горько:
– Эх, полно! Что на ветер лаять! Кабы не мороз – овес до неба дорос! А еще лучше сказать тебе, Алексей Григорьевич, – усмехнулся он, – «бодливой корове Бог рог не дает».
Галкин принялся было за свою кашу, но в эту минуту шум нескольких голосов раздался у самой избы. Галкин прислушался, и вдруг, как если бы кто шепнул ему что на ухо, он выговорил вслух:
– А ведь выгонит, беспременно выгонит! Дом-то эдакий один на деревне. Зачем им сюда идти? Гнать идут!
И офицер вдруг страшно обозлился.
В ту же самую минуту отворилась дверь, и Карп, в сопровождении какого-то путника в кафтане с позументами, вошел в горницу. Хозяин был уже не тот степенный и вежливый мужик. Он перешагнул через порог с таким видом, как будто сейчас пробежал десять верст, не переведя духу.
– Ваше благородие, – заговорил он, запыхавшись. – Поскорее! Собирайтесь! Обе горницы нужны!
Галкин не двинулся с места, уперся глазами в обоих вошедших и выговорил глухо:
– Одна горница есть, а двух нету.
– Как же тоись? – выговорил человек по виду скороход или камердинер.
– Да так. Видишь, эта занята мною. А вон другая свободна.
– Что вы! Помилуйте! шутить изволите! – с оттенком недоумения выговорил этот. – Ведь мы не простые какие… Как можно! Мой барин-граф двадцать горниц занял бы, кабы были. Пожалуйте поскорее.
– То-то «кабы были»! – отозвался Галкин, ухмыляясь озлобленно. – А вы скажите барину-графу, что одна есть. Хочет – пусть берет, не хочет – не надо.
– Да что вы, Христос с вами! – выступил незнакомец вперед.
– Помилуйте, ваше благородие! – заговорил и Карп. – Вы совсем не поняли… Кто, собственно, едет? Ведь едет это сам…
– Нечего мне с вами растабарывать, – крикнул Галкин не слушая. – Убирайтесь к черту! Говорят вам толком, что нет двух комнат. Мною занята эта. А хочет ваш вельможа, так пусть занимает другую.
– Ну, уж это вы напрасно… – выговорил хозяин. – Если эдак? Я вас и просто силком на улицу вынесу. На руках вынесу…
– Посмотрим, – уж совершенно остервенившись, выговорил офицер.
Он быстро встал с своего места и вытащил из кожаного мешка, который лежал на лавке, пару небольших пистолетов.
«Что ты делаешь? С ума сходишь? – говорил он сам себе, удивляясь собственным поступкам. Но вместе с тем будто какой-то другой человек в нем самом был взбешен до беспамятства и будто подсказывал: – Все одно! Коли топиться собираешься с горя, так что уж тут опасаться. Делай что хочешь, хоть перестреляй всех проезжих. А затем себе пулю в лоб пусти!»
И, положив пистолеты пред собой на стол, Галкин снова сел и насильно проглотил две ложки каши.
И хозяин, и незнакомец постояли несколько мгновений пред ним, молча и недоумевая.
– Да вы поймите, ваше благородие, – заговорил человек с позументами. – Знаете ли вы, собственно, кому горницы сии нужны? Моему барину, его сиятельству…
– Я с тобою, холопом, – перебил его Галкин, – больше разговаривать желания совсем не имею. Пошел отсюда вон! И ты, хозяин… Уходите оба. Одна горница свободная есть, и пусть ее занимает проезжий. А этой я не уступлю! Кажется, совсем понятно! А затем, коли кто мне еще слово лишнее скажет, в того я выпущу катушку свинцовую.
Галкин взял один пистолет в руки, отщелкнул кремень и, хладнокровно поправив пальцем порох на полке, как бы прицелился в стоящих.
Хозяин попятился первый и вышел за дверь, а вслед за ним двинулся и лакей. Но с порога он выговорил дерзко и грозя пальцем:
– Сейчас доложу графу, и мы вас тут, хоть вы и офицер, обучим светскости на всю вашу жизнь!
Какой-то дьявол-искуситель будто толкнул Галкина в руку. Бог весть почему – он после никогда не мог понять – палец его надавил шалнер: раздался гулкий выстрел, и пуля пробила дверь, которую уже притворял камердинер.
Все, что было в сенях, в соседней горнице и на крыльце бросилось бежать, вопя и крича. Галкин сидел за столом. Пред ним вся комната была полна дыму. Он опустил голову и проговорил:
– Что ж ты, одичал, что ли? разума лишился? Что же это? Ведь убить мог. Да и теперь, что будет еще? Ведь офицер, а не посадский какой. По мундиру узнать и найти можно. Что ж творишь-то ты? Господи помилуй! Должно, я в самом деле от всего моего горя разум потерял.
И, бросив разряженный пистолет на стол, Галкин облокотился на стол, закрыл лицо руками и сидел недвижно в каком-то полусне, без сознания окружающего.
– Речка, – повторял он. – Речка! Зачем речка? Далеко речка? Да и гадко, ух, как гадко! То ли дело вот эдак! Взял, приставил к виску! По-военному и в одно мгновение…
XIV
Простреленная дверь была выстрелом растворена настежь. Из дома все убежали. Полная тишина воцарилась тут.
Вдали шумели и кричали голоса. Там, на выезде из деревни, в первой карете сидел проезжий сановник, и тот же лакей докладывал барину невероятное приключение.
– Чуть было не убил, ваше сиятельство. Пуля около головы шаркнула в дверь.
Проезжий высунулся в окно кареты и призадумался.
– Да не безумный? – отозвался он наконец на доклад лакея.
– Никак нет-с. Непохоже. Рассуждает порядливо.
– Не пьян ли?
– Помилуйте! Никакого вина с ним нету. Кашу сидит да без масла уписывает, – усмехнулся лакей.
– Сказал ты, кто мы?
– Кажись, сказывал. А подлинно не могу доложить. Помнится, собирались мы с хозяином сказать, да он не давал слова молвить. Знай рвет и мечет. Как рот разинешь, так и крикнет на тебя.
– Чудно! Первый раз со мною эдакое. Отвори дверку.
– Что вы? Куда вы! – фамильярно выговорил лакей.
– Ну, ну, отворяй! Пойду погляжу.
– Что вы! Помилуйте. Как возможно! Убьет ведь. Здесь дело дорожное и ночное. Убьет да и убежит. Вон и лес недалече.
– А вы-то, олухи, на что же? – выговорил, смеясь, проезжий, вылезая из кареты. – Как же это так? Это совсем срам будет. Меня человек убьет вот зря, а вы его упустите. Хороши гуси!
Целая толпа щегольски одетых люден, обступив проезжего, стала просить не ходить в избу Карпа.
Трудно было разобрать, что это за народ. Одни из них казались дворянами по их одежде, но разговаривали с проезжим с тою же холопскою покорною вежливостью; другие были дворовые люди разных наименований: камердинеры, гайдуки, скороходы, казачки. В числе прочих был тут один диковинный человек, который тоже визгливо упрашивал барина не ходить в избу и притом выражался убийственным российским языком. Несмотря на темноту ночи, видно было, что он много чернее всех остальных. Это был арап. Под его распахнутым плащом виднелся край ярко-красного кафтана, а на ногах такие же красные сапоги.
Галдение свиты, обступившей кругом, все усиливалось.
– Да ну! Молчать! Оглушили! – вдруг вскрикнул сановник и двинулся вперед. Все расступились перед ним.
Проезжий этот не только головой, но почти и плечами выше всех, настоящий богатырь с виду, был одет в бархатный темный кафтан, с ременным поясом, с обыкновенного дорожною шапкой на голове. Он спокойно двинулся к дому Карпа, но, оглянувшись и увидя за собой целую вереницу своих, крикнул:
– Куда вы-то полезли! Убить может, коли в кучу-то шаркнет, – выговорил он совершенно серьезно. – Ванька, и ты, хозяин, вы одни за мной идите.
И хозяин, и Ванька, по которому уже палил офицер, снова начали было упрашивать барина не ходить, но тот резким восклицанием и крепким бранным словом заставил замолчать обоих.
Поднявшись на крыльцо Карповой избы, он смело шагнул в сени и отсюда глянул в горницу.
За столом сидел, опершись локтями на стол и закрыв лицо руками, такой же богатырь, как и он сам, в поношенном офицерском мундире.
Проезжий тотчас же признал мундир Измайловского полка, и это заметно поразило его. Идя сюда, он предполагал, что имеет дело не с гвардейским офицером.
Он хотел было тотчас же войти в горницу, но, заметив на столе пред сидевшим большой пистолет, приостановился и колебался.
«Долго ли взять да выпалить! – подумал он. – Да в такую тушу, как я, и промахнуться мудрено», – прибавил он шепотом, как бы себе самому.
И, став на пороге горницы, он крикнул добродушно:
– Эй! господин офицер! Войти можно?
Галкин пришел в себя, отнял руки от лица и опустил их на стол.
В этом движении сказалось что-то особенно беспомощное. Проезжий богатырь понял верно это движение, а равно сразу заметил бледное лицо офицера.
– Войти можно? – повторил он.
– Можно, – глухо отозвался Галкин, не глядя.
– У него их два, – шепнул сзади Карп.
– Палить в меня не будешь? – спросил богатырь, уже с участием приглядываясь к незнакомцу.
– Нет, – как-то безучастно и бессмысленно снова отозвался этот.
– Ну и хорошее дело. А то ведь не ровен час и убить можно! – смешливо произнес проезжий, входя в горницу, но все-таки не спуская глаз с рук офицера. Он сел на лавку к столу и сразу ловко опустил руку на пистолет.
– А все лучше я припрячу его! – выговорил он.
– Припрятывайте. А я этот возьму, – выговорил Галкин, доставая другой пистолет, который был у него на коленях.
Но вдруг он прибавил:
– Нет! Что же? Будет!.. Берите и этот…
И он подал ему пистолет.
– Зачем? – отозвался, смеясь, проезжий. – Куда мне разряженный? Я лучше этот приберегу.
– Берите этот. У вас разряженный. Нате. Оба берите. Впрочем, я очухался совсем. Хотите занять обе горницы и меня на улицу выкинуть, занимайте. Довольно. Я и так начудил, осрамился. Я ведь не проходимец какой. Видите, что на мне? Не чуйка!
Галкин поднялся, взял свой мешок и, обращаясь к вошедшему в горницу хозяину, произнес, подавляя вздох:
– Тащи мой чемодан вон да вели лошадей закладывать и меня догонять. А я вперед пешком пойду.
Голос Галкина, его лицо, его блуждающие глаза – все удивило проезжего. Он сразу понял, что с этим офицером недавно случилось что-нибудь особенное. Он, очевидно, не пьян, в своем уме, и только человек душевно расстроенный.
– Нет, стой! – выговорил он. – Я тебя, или вас, господин офицер, не выпущу. Вместе ночуем здесь и побеседуем. Шутка ли! Я должен тут целый час один ужинать. Не с холопами же мне беседовать. В них мне ничего любопытного нет… А вот вы оставайтесь. Я вас угощу. У меня всякое есть с собой. И вино хорошее. Поужинаем, выпьем. А там заляжем спать. Выспимся, завтра вместе в Москву поедем.
– Спасибо вам, – несколько спокойнее выговорил Галкин. – Я не в Москву. Я из Москвы, в полк.
– Ну, разъедемся в разные стороны. А все-таки малость сегодня покалякаем.
– Нет, увольте, – выговорил Галкин вежливее.
По мере того, что приезжий разговаривал с ним, он заметил, что имеет дело действительно с кем-то из крупных вельмож Петербурга. Ему казалось даже, что он видел где-то этого богатыря и что с его лицом, его фигурой связывается какое-то странное, особенное воспоминание. Если бы ему сказали, что этот человек крайне высокопоставленное лицо, пожалуй даже приближенное к монархине, то Галкин согласился бы тотчас же. Какое-то внутреннее чувство подсказывало офицеру, что самое лучшее поскорее убраться от сановника, особенно после того, что он здесь начудил.
– Нет, избавьте, увольте, – заговорил он несколько конфузливо.
Проезжий встал с места, приблизился к Галкину, положил ему руки на плечи и вымолвил:
– Ну, голубчик, не знаю, как вас звать. Ну, дорогой мой, соколик… Сделай милость. Ну, пожалуй, ну оставайся! Куда же вам идти? Ночевать негде, ехать в эдакую темь, тащиться будете да в яме заночуете… Да что тут толковать, не пущу я вас. Пожалуйте мешок.
Проезжий взял из рук Галкина мешок, бросил его на лавку и потащил его снова на прежнее место за стол.
Фигура и голос этого человека вдруг так подействовали на офицера, что он смягчился, сконфузился и не знал, что отвечать.
– Как прикажете, – вымолвил он наконец виновато.
– Приказывать не смею, а прошу. Гей, вы! – крикнул проезжий. – Тащи живо ужинать. Мы сейчас тут с вами плотно поедим и выпьем. А затем ты мне, господин стрелок, пояснишь, за что изволишь так палить по проезжим.
Богатырь сбросил с себя шапку, расстегнул ремень и, распахнув кафтан, уселся за стол, куда уже насильно засадил своего нового знакомого, совершенно такого же богатыря.
XV
Чрез несколько минут после отданного приказания горница в Карповом доме преобразилась как бы в сказке. Вереница слуг прошла перед глазами сидящих, и каждый что-нибудь принес. Пред Галкиным, который, смущаясь и раскаиваясь, сидел около проезжего сановника, уже был накрытый скатертью стол, а на нем фарфор, хрусталь, серебро, разные холодные яства и разнородные бутылки вина. Когда все было уставлено, едва помещаясь на столе, сияя и блестя, лакей внес большой канделябр о пяти розовых свечах. Камердинер, по которому стрелял Галкин, остался один в горнице и, став у порога с салфеткой, выговорил шутливым голосом:
– Ле супе леверси!
– Чучело гороховое! – рассмеялся проезжий, весело принимаясь прежде всего за швейцарский сыр.
– Что ж. Опять не так? – отозвался лакей фамильярно. – Ну, так скажем… Ле супе лесерви. А по-моему, «леверси» лучше. Не так, что ли? скажите.
– Скажите. Это, братец, всякий учитель, коему деньги платят – откажется, – отозвался барин. – Так тебя до светопреставления и обучать все одному слову. Убирайся! Мы теперь такую беседу поведем, при которой тебе быть не подобает.
Лакей тотчас вышел тихо, затворив за собою простреленную дверь, и невольно тряхнул головой, поглядев на дыру.
– Ну-с, господин встречный-поперечный, – заговорил сановник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13