– Благодарю, моя добрая Екатерина, – сказал Люперкати. – Но поедем со мной! Не оставайся в жертву этим злодеям!
– Нет, я еле жива. Ведь мне предстояло сделаться матерью. Я чувствую, что через несколько часов меня и моего малютки не станет на свете. Уезжайте сами! Ах, что же это я? Вы покушали, но не отдохнули. Вам понадобится пристанище, а денег у вас, пожалуй, нет. Вот два золотых дуката, возьмите их; это все, что я имею при себе. Они пригодятся вам, во всяком случае, на то, чтобы получить приют и пропитание. Спешите, однако! Я слышу стук, в дверь. Это соседи, которых созвал мой муж. Отправляйтесь сейчас прямо в Сорренто, откуда вы можете отплыть в Корсику.
Ободрив Екатерину несколькими словами надежды относительно ее самой и будущего ребенка, Люперкати направился к конюшне, выбрал одну из лошадей и взнуздал ее, после чего, захватив под мышку седло и стремена и помчавшись галопом, тотчас скрылся из вида.
После довольно продолжительной скачки маркиз позволил себе остановку, чтобы обтереть лицо, смоченное потом и кровью, и сделал временную перевязку. Обвязав платком порезанный лоб, он несколько остановил кровь, потом оседлал лошадь и направился в Кастелламаре. Здесь он нашел доктора, и тот перевязал ему рану.
Но как только он пустился дальше, в Сорренто, так услыхал за собою топот копыт. Предполагая, что его нагоняет безобидный путешественник, маркиз замедлил аллюр своего коня, будучи не прочь встретить попутчика, потому что в некоторых местах разбойники дерзко нападали на одиноких путников. Однако же, догнавший его человек яростно крикнул ему:
– А, попался, конокрад, негодяй, пришедший зарезать меня сегодня ночью, злодей, из-за которого я едва не убил мою бедную жену, мою милую Екатерину! – И хозяин таверны кинулся на Люперкати.
Но он плохо рассчитал наскок, поскольку еще не успел оправиться от удара косой и падения у лестницы, поэтому не усидел в седле и свалился наземь.
Маркиз проворно спрыгнул с лошади и, схватив противника, старался вырвать из его рук пистолет, который тот зарядил при приближении. Между ними завязалась борьба, но она была неравной: муж Екатерины, здоровенный крестьянин, оказался сильнее маркиза, и перевес клонился уже на его сторону, когда Люперкати, напрягая последние силы, сумел освободиться и тотчас, направив на него пистолет, спустил курок. Выстрел грянул… Екатерина осталась вдовой.
Тогда маркиз стал соображать, что ему следует воспользоваться этим обстоятельством, которое едва не приняло для него крайне трагический оборот. Он наклонился над убитым, снял с него платье, потом разделся сам и надел на себя одежду мертвеца, после чего не без труда натянул на труп свой собственный костюм. Потом беглец хлестнул лошадь, помогшую ему бежать, и та поскакала галопом вдогонку за другой лошадью, своей товаркой по конюшне, убежавшей обратно при виде гибели хозяина. Обе они помчались по знакомой дороге к постоялому двору, к своим яслям.
Тем временем Люперкати оттащил в сторону от проезжего тракта мертвое тело, прислонил его к бугру, и тут ему пришла в голову мысль выдать эти бренные останки за свои собственные. Среди нескольких бумаг, лежавших у него в карманах и не отобранных тюремным начальством, сохранилась записная книжечка с карандашом. Маркиз вырвал из нее листок и написал на нем следующие строки:
«Я бежал из форта Сент-Эльм, но, очутившись без средств, без друзей, без надежды, узнав о трагическом конце короля Мюрата, не будучи в силах влачить дольше горькое существование, добровольно лишаю себя жизни на дороге в Сорренто. Маркиз Андреа Люперкати».
Сделав это, он положил разряженный пистолет возле убитого, сказав про себя:
– Если только бедная Екатерина не заговорит, – а этой несчастной женщины, вероятно, уже нет теперь в живых, – то этот труп отлично может сойти хоть на некоторое время за труп маркиза Люперкати. Пуля раздробила челюсть этого бешеного неаполитанца, так что даже его вдове было бы трудно признать в нем своего мужа. Итак, Люперкати умер. Да здравствует… Но как же меня зовут с настоящей минуты? Екатерина не сочла нужным сообщить мне имя своего супруга! – Порывшись в карманах надетого им платья, маркиз нашел в нем нож, на рукоятке которого была вырезана надпись: «Джакопо Тоди», и пробормотал: – Ладно! Пусть я превращусь в Джакопо Тоди! Смотри, Джакопо, играй искуснее свою роль, чтобы не дать ожить для сбиров Фердинанда Четвертого бедному маркизу Люперкати, так плачевно окончившему свои дни на живописной дороге в Сорренто, где восхитительно протекал мой медовый месяц с Лидией… которая, конечно, давно считает меня умершим и будет очень счастлива, когда увидит меня в живых и любящим ее по-прежнему. Но где-то сейчас моя Лидия? Увижу ли я ее когда-нибудь?
Мечтая о жене, которую он надеялся разыскать, Люперкати, переодетый крестьянином, без помех достиг Сорренто. Там ему удалось найти корабль, который доставил его в Корсику. Оттуда, как он сообщил генералу Анрио в конце своего рассказа, ему представилась возможность переправиться во Францию, но, к несчастью, тут его дела не пошли успешно.
– Ну, – спросил Анрио, внимательно выслушав это повествование, – что же будет с тобой теперь?
– Не знаю…
– А твоя жена? Она считает тебя мертвым. Ты не знаешь…
– Все знаю: она готовится вступить во второй брак, выходит замуж за сына маршала Лефевра.
– И ты хочешь помешать этому браку? – осведомился Анрио.
– Я вправе препятствовать незаконному союзу, не так ли?
– И да, и нет. Ты жив и не жив. Ах, это ужасно запутанное положение! Что могу я сделать для тебя, старый товарищ?
– Пока ничего. Я должен сначала повидаться с Лидией. Прошу тебя об одном: не говори ничего, притворяйся ничего не знающим… будто тебе неизвестно, что я жив, что Лидия – моя жена. Ты обещаешь мне хранить тайну? Да? Ну, до скорого свидания, мой друг!
Озабоченный рассказанным ему приключением, Анрио собирался уже, вопреки данному совету, открыть все супруге маршала Лефевра, как вдруг в тот момент, когда он направился к особняку на Вандомской площади, двое мужчин подошли к нему и пригласили немедленно следовать за ними.
Удивленный, он повиновался. Подъехал фиакр, и Анрио отвезли в Консьержери, где он был немедленно посажен в тюрьму.
XXVI
Тихий вечер спускался на Лондон, приглушая его шум, и глубокое оцепенение овладевало опустевшим Сити. Крупные артерии всемирной торговли, улицы по соседству с Биржей, где сосредоточиваются финансовые операции целого света, принимали вид опустошенных дорог после междоусобной войны: всюду были заперты ставни, закрытые окна, безлюдные тротуары. Надо всем этим нависли тяжелая атмосфера, насыщенная дымом и всевозможными испарениями, и угрюмое затишье.
В то же время подобно пчелиному рою, вылетевшему из опустевшего улья, полчища приказчиков, клерков, служащих, купцов и банкиров устремились по всем дорогам во всевозможных экипажах к западным кварталам Лондона, просторным, прохладным, тенистым, к зеленеющим пригородным коттеджам, к особнякам близ Ричмонда, к домашнему уюту и семьям.
В эти вечерние часы какое-то маленькое, слабосильное существо плелось нога за ногу мимо собора Святого Павла, вздрагивая от испуга, тараща удивленные глаза, пробираясь по стенке, боязливо ежась и останавливаясь в нерешительности на перекрестках.
То был маленький Андрэ: он бежал из лавки старьевщика Гарри Стона и шел наудачу, не зная, где приклонить голову, куда деваться. Им руководило одно желание – уйти от людей, завладевших им, и он спрашивал себя: сколько понадобится ему дней и ночей, чтобы добраться до матери, ожидавшей его, как он был уверен, в маленьком домике в Пасси.
Пробираясь тайком между бесконечными рядами угрюмых стен, мимо запертых решетчатых ворот, ставней и закрытых наглухо дверей, мальчик вспоминал приветливое жилище, где текли дни его детства под охраной матери. В его воображении воскресала зеленая лужайка в саду, где он лепил каравайчики из песка. Все это заманчиво улыбалось ребенку, звало его к себе, но вместе с тем уходило куда-то прочь, в туманную даль.
Однако мальчик не смущался этим.
Со счастливым оптимизмом невинности Андрэ надеялся, что ему дадут где-нибудь приют и укажут до. рогу к матери.
Когда он проходил мимо одного полицейского поста, возвращавшийся со службы агент заговорил с ним и спросил, куда он идет.
– Домой! – не растерявшись, ответил мальчик.
– Прощайте! – добродушно крикнул ему вдогонку полисмен.
Эта встреча встревожила Андрэ. Он инстинктивно страшился лишиться свободы, что помешало бы ему разыскивать мать, и потому стал осторожнее. Приближаясь к Темзе, он почувствовал большую усталость. Ему хотелось есть, пить, и он понял, что не может идти не останавливаясь, но нуждается в подкреплении сил и отдыхе. Все его денежные ресурсы составляли деньги, полученные в былое время на покупку лакомств и бумажных солдатиков для вырезания, то было его недельное жалованье: двадцать су, выданные ему матерью. Не зная ценности денег, Андрэ считал себя богачом, обладая этой суммой, но не решался показать свое богатство.
Между тем голод давал себя чувствовать, и горло у него пересохло. Мальчик увидел бар, где соблазнительно красовались напитки в стеклянных бутылках, а сандвичи дразнили аппетит; но он не смел войти. Бродя в мучительной нерешительности вокруг заманчивых ресторанчиков, ребенок встретил девочку-подростка, худую, бледную, с красивыми белокурыми локонами и грустным лицом. Она держала в руке цветы и как будто подстерегала выход покупателей.
– Чем вы торгуете? – спросила она Андрэ. – Где ваш товар?
Мальчику сначала пришла мысль не отвечать и удалиться. Однако кроткий вид девочки, ее нежный голос и ясные голубые глаза, вся ее убогая внешность успокоили его.
– Я ничего не продаю, – сказал он, – я прогуливаюсь. Но мне хотелось бы съесть сандвичи и выпить чего-нибудь… смородинной воды.
– Тут нет смородинной воды: это ресторан. Здесь можно получить только пиво, джин и спиртные напитки. Но, если пожелаете, я отведу вас в одно место, где вы можете поесть пирожков и выпить смородиновки. Согласны?
– Согласен, – ответил Андрэ и тотчас прибавил: – Как тебя зовут?
– Анни, – ответила цветочница, – а вас?
– Андрэ.
– Вы не лондонец, – заметила девочка, – потому что говорите с акцентом. Не из Уэльса ли вы?
– Я издалека, – ответил мальчик важничая, но не считая нужным открывать свое французское происхождение. – А ты чем занимаешься? – продолжал он.
– Я? Продаю цветы, – печально ответила девочка, – а также пляшу. Я хожу по вечерам в бары поблизости от Уайтчепела и там, когда посетители напьются, они заставляют меня плясать и дают мне деньги. Но какие попадаются иногда злые люди, если бы вы знали! Они колотят меня, заставляя плясать еще, когда я падаю от изнеможения. Но часто с ними бывают и добрые господа, ужасно щедрые, которые дарят мне по шиллингу, и по два. Они дают такую большую сумму за побои, но это случается редко. Зато уж я мигом одеваюсь, чтобы улизнуть!
– Как? – воскликнул Андрэ, тараща на нее глаза. – Ты одеваешься?
– В таверне, в барах, в угоду публике, которая пьет и приглашает девочек-подростков как я, надо плясать совсем голой на столе… О, это запрещено, и если бы нагрянул шериф, то все попали бы в тюрьму! Но это-то и нравится господам, тогда торговля идет бойче. Ах, вот мы и пришли к месту, где можно съесть пирожки и выпить смородиновый сок. Вы войдете?
Андрэ остолбенел. Мысль о том, что эта девочка, такая хрупкая, грациозная, нежная, раздевалась донага перед мужчинами, потрясла и испугала его. В своей невинности он не подумал ни о чем непристойном, скорее почувствовал страх. Рассказ Анни вызвал у него представление о мучениях, о пытке. Он понял только одно: ее били, когда пьяным людям приходила охота потешить себя видом чужих страданий.
Анни потащила своего юного друга в лавочку, где торговали сластями. На прилавке стояли тарелки с пирожными, а за ними, на хрустальной этажерке, бутылки с разными сиропами. Девочка смело потребовала то, что ей было надо, и дети принялись лакомиться. Проголодавшийся Андрэ жадно набросился на пирожки, Анни выказала больше сдержанности. Освежившись большим стаканом содовой воды со смородиновым сиропом, мальчик вытащил из кармана французскую монету в двадцать су и подал ее лавочнику. Тот посмотрел, покачал головою и сказал только:
– Не годится.
Андрэ был ошеломлен. Здесь отказывались брать его деньги? Это случилось с ним в первый раз. По воскресеньям и когда в школе не было занятий, он постоянно покупал себе лакомства в ларьках под открытым небом, и торговцы всегда принимали его деньги.
Мальчик бросил вопросительный взгляд на свою товарку. Та взяла монету, возвращенную кондитером, покачала головой и сказала в свою очередь: «Не годится!» – а потом, поняв, что у Андрэ не было других денег, сжалившись над его замешательством и начиная догадываться, что рядом с ней маленький иностранец, маленький, одинокий француз, заброшенный на чужбину, она спокойно вынула из кармана шиллинг и подала его торговцу.
Тот бросил монету на прилавок, потом рассмотрел ее и убрал в кассу, после чего с добродушной улыбкой дал шесть пенсов сдачи, говоря:
– В добрый час! Вот что значит иметь запасные деньги!
Дети вышли из лавочки. Пристыженный Андрэ хотел сказать Анни, что его родители имеют средства и, конечно, заплатят ей, но та не дала ему на это времени.
– Малютка, – сказала она, выпрямляясь, потому что ей шел четырнадцатый год и как по годам, так и по росту она оказалась старше своего товарища, – значит, у вас нет английских денег? Откуда вы? Чем занимаетесь? Вы не работаете? Какое ваше ремесло? Расскажите-ка мне! Я вам сказала, кто я такая. Слава Богу, у меня был вчера очень счастливый вечер, я долго плясала, как рассказывала вам…
– И тебя отколотили? – перебил Андрэ.
– Конечно! Да еще как больно! Если бы видели! У меня руки все в синяках и два пореза ножом на бедре. Ножом полоснул меня матрос, но зато и подарил два шиллинга. Ведь вы видели, что у меня был шиллинг, – с гордостью прибавила она. – О, я хорошо припрятала его… я отдала старухе только один… она ничего не заметила, зато я смогла заплатить за пирожное и содовую воду у кондитера, – самодовольно заключила Анни.
Андрэ вздрогнул, услышав о порезах ножа, вознаграждением за которые он сейчас воспользовался сам того не зная, и почувствовал к своей товарке жалость, смешанную с уважением. Но о какой старухе упоминала она, от которой понадобилось спрятать шиллинг? Убедившись в необыкновенном уме и других достоинствах Анни, Андрэ не колебался более рассказать ей свою историю или по крайней мере то, что ему было известно о самом себе. Он предложил ей сесть с ним рядом на камень на берегу реки. Анни согласилась, и они спустились к Темзе и уселись на берегу.
Андрэ и Анни провели таким образом больше двух часов, рассказывая друг другу свои приключения; потом, когда стемнело, надо было подумать о ночлеге. Анни спросила мальчика, есть ли у него ночной приют, и на отрицательный ответ сказала:
– Пойдемте со мной, я сведу вас к миссис Грэби – туда же, где живу и я сама.
– Куда это? – спросил Андрэ.
– В Сохо. Пойдемте, вы скажете, что хотите работать, продавать газеты, булавки, вообще кормиться чем-нибудь. Миссис Грэби найдет вам занятие, пока отыщутся ваши родители; значит, вы получите честный заработок на пропитание и ночлег. Поторопимся, Андрэ, потому что надо возвращаться домой не позже десяти часов.
Они направились в Сохо, и вскоре Анни ввела мальчика в мрачный зал с низким потолком, где на старом расшатанном диване сидела миссис Грэби. Она была окружена грудами белья разного качества и занималась спарыванием вензелей, гербов, монограмм и цифр, украшавших столовое белье, салфетки, простыни и куски материи, наваленные вокруг нее.
– Ну, что? Пришла, бродяга! – закричала она при виде входящей Анни. – Как ты смеешь приходить так поздно? Хорош ли по крайней мере сегодня заработок?
Девочка подала ей шиллинг с несколькими пенсами.
– Недурно! Но завтра надо принести столько же! – проворчала старуха.
Анни вздрогнула, вспоминая, какою ценой достались ей эти два шиллинга; значит, опять надо плясать раздетой, получая побои!
– А кто этот маленький баловник? – спросила Грэби, всматриваясь в Андрэ.
– Товарищ, торгующий газетами, – ответила Анни, – но он бросил свою работу и хотел бы, чтобы вы доставили ему на несколько дней какой-нибудь заработок!
Старуха посмотрела на мальчика и сказала:
– Он должен быть довольно ловким, потому что очень тонок. Ведь ты ловок, мальчуган? Ну-ка, попрыгай, чтобы я смогла судить.
– Прыгайте же, – промолвила Анни, подталкивая Андрэ.
Тот не сумел противиться требованиям благодетельной дамы, которая могла доставить ему ночлег и, пожалуй, заработок, пропитание и возможность свидеться с матерью, так как, по словам Анни, на поездку во Францию нужно было много-много денег, и принялся прыгать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29