Справедливо взяли и при выезде из оных. Но если господин Нутка не хотел платить двойной пошлины, он мог бы купить такой же сервиз на моей берлинской фабрике.
Фридрих
Торжества и увеселения в Шклове продолжались так долго, что князь Сапега сумел проиграть в карты все свое огромное состояние. Граф Зорич, стремясь как можно лучше использовать подвернувшийся случай сделать карьеру, замучил высоких гостей на совесть подготовленной артистической программой. В заключение двадцать седьмого дня встречи должна была быть представлена пьеса в исполнении труппы воспитанников кадетского корпуса царицы. Августейшие гости уже не в силах были вынести последнего измывательства. Обескураженный хозяин старается удержать их тем аргументом, что все члены труппы принадлежат к дворянскому сословию. Император Иосиф II ехидно ответил: «Не знал, что для того, чтобы быть хорошим шутом, надо быть дворянином».
В Могилеве князь Станислав понес тяжелую утрату. Неожиданно умер его любимый приятель генерал Кокцеи. Смерть этого солдата, уцелевшего в сотне сражений, была столь же необычна, как и все его житейские приключения. Несколько дней спустя после прибытия в Могилев генералу захотелось ночью пить. Он неосторожно схватил стоящую у постели бутылку с водой и поранил руку осколком стекла. Крохотная ранка вызвала гангрену, от которой тогдашняя медицина не знала средств, и… исколесивший весь свет Кокцеи навеки уснул в чужом Могилеве. Вскоре после его похорон лишившийся опытного советника молодой князь совершил глупость, от которой пытался его уберечь прозорливый дядя. Ободренный благосклонностью императрицы, он направил ее мемориал по основным политическим вопросам: «Я просил ее искренне высказать свои намерения по отношению к Польше, потому что мне казалось, что эта страна, конституция которой была столь зыбкой и которой определили в качестве арбитров русских посланников, очутилась в положении, невозможном для народа с гордостью и понятием о чести». В заключительнной части мемориала он выражал взгляд, что для спасения страны необходимо усиление королевской власти благодаря установлению… наследственной монархии.
Мемориал был передан «августейшей гарантке» во время сердечного прощания, и князь с сознанием отлично исполненного долга отправился в обратный путь.
«Когда я через Украину вернулся в Варшаву и изложил королю содержание моего письма к царице, то король впал в полное смятение. В таком состоянии я его еще никогда не видел. Больше всего его тревожило мое предложение заменить выборную монархию наследственной. Король то и дело повторял: „Я поклялся ничего не предпринимать для наследственной передачи трона. Кто же поверит, что ты сделал это предложение без моего ведома? Теперь на каждом сейме будут мне это в вину ставить!“ Успокоить его было невозможно. Пришлось пригласить русского посланника, который заверил короля, что содержание моего письма ни до кого не дойдет».
Ответа на свой мемориал князь не получил. Спустя год, когда через Польшу проезжал русский престолонаследник великий князь Павел Петрович, молодой Понятовский пожаловался ему на непонятное молчание царицы. Ненавидящий мать наследник рассмеялся князю в лицо: «А чего вы, собственно, еще ожидали?!»
Путешествие по Германии
Летом 1784 года Станислав Понятовский совершил трехмесячное путешествие по германским государствам. Это не были ни туристская поездка ради удовольствия, ни обычный выезд магната «на воды», а самое настоящее официальное путешествие по важным государственным делам. Посылая племянника в Германию, король возложил на него три ответственных задания. Первое носило военно-представительский характер. Под Берлином как раз проходили ежегодные маневры прусской армии, на которые со всех концов Европы съезжались толпы обеспокоенных наблюдателей. Тридцатилетний генерал-лейтенант коронных войск, командующий пешей гвардией, должен был присутствовать при этих военных играх как особо заинтересованный польский наблюдатель. Второе задание – экономического характера – было куда труднее. Польско-прусские экономические отношения, в особенности безжалостные таможенные препоны Фридриха II, вот уже долгие годы являлись одной из главных болячек распадающейся Речи Посполитой. Молодой Понятовский давно занимался этими проблемами. Он произносил на сеймах умные речи о польской таможенной политике, был известен своими широко разветвленными сношениями с немецкими торговцами и банкирами, а во время предыдущего визита в Берлин вел себя так умело, что ему удалось выторговать некоторые уступки даже у чудовищно скупого Фридриха. И вот ныне он отправлялся для дальнейших переговоров по торгово-таможенным делам, а также для выяснения, нельзя ли оживить товарообмен между Польшей и немецкими государствами. Третья цель поездки была конкретная, связанная со злополучным делом Тизенгауза. Речь шла о получении у частных немецких финансистов кредита и технической помощи для восстановления разрушенных мануфактур в Городнице.
В своих воспоминаниях, которые, как известно, были написаны в последние годы жизни князя Станислава, путешествие в Германию описано чрезвычайно бегло. Восьмидесятилетний старец мало что помнил о своей служебной поездке, совершенной полвека назад. Он приводит только маршрут, записывает несколько броских анекдотов о Фридрихе II и (что весьма характерно) довольно подробно описывает ход неудачных переговоров по поводу кредитов для Городницы, что явно выглядит как попытка оправдаться перед историей. Зато в воспоминаниях совершенно нет чисто репортерского материала: непосредственных впечатлений и описаний обычаев и нравов увиденных мест. Короче говоря, нет того, что больше всего интересует современного читателя и придает вкус старинным описаниям путешествий.
К счастью, сохранилось еще одно свидетельство об этом путешествии, столь же авторитетное, как и воспоминания князя Станислава, но куда более непосредственное и подробное. Это написанный по-польски «Дорожный журнал», веденный в путешествии, мая 11-го дня 1784 года в немецкие земли предпринятом», который князь Станислав вел ежедневно, очевидно диктуя его секретарям на стоянках. Это обширная, почти в двести страниц рукопись, до сих пор не публиковавшаяся даже в отрывках, в целом довольно утомительна, а местами просто трудно одолима. Стиль у князя сухой, монотонный, а число и разнообразие его интересов просто поразительны. Читатель тонет в хаосе дотошных описаний мануфактур, рудников, технологических процессов, строевого прусского устава и тому подобных подробностей, собираемых, вероятно, для официального отчета королю и министрам. И только после процеживания всего этого отчетного балласта «Журнал» превращается в ясный и впечатляющий репортаж XVIII века, из которого можно многое узнать о тогдашней Германии, а также о самом авторе.
Выехал князь из Варшавы 11 мая. «Журнал» не приводит списка сопровождающих его лиц, но можно догадываться, что было их изрядно. Имелись даже музыканты, скрашивавшие своей игрой скуку долгого путешествия и художники, которые по указанию патрона запечатлевали на бумаге объекты, достойные увековечения. Только три лица из непосредственного окружения князя упоминаются в записках: его личный секретарь, варшавский врач доктор Люст, адъютант Геккель и ученый советник экспедиции, достопочтенный секретарь литовской казны Матеуш Нелюбович-Тукальский, известный ученый и близкий человек епископа Нарушевича и Тадеуша Чацкого.
Ехали по обычному маршруту всех направляющихся в Германию: через Блоне, Сохачев, Слупцы до Познани. Оттуда дорога вела уже прямо к силезской границе.
В Слупцах князь Станислав с большим интересом осматривает дом, в котором во время Северной войны несколько дней стоял первый покровитель рода Понятовских шведский король Карл XII. Шведский завоеватель был тогда в апогее своей воинской славы. Побежденный польский король Август II вынужден был выдать ему Иоганна Паткуля, ненавистного шведскому королю предводителя лифляндской ирреденты. В двух километрах от Слупцев Паткуля разодрали конями. Несколько последних ночей перед казнью несчастный лифляндец провел под одной крышей со своим царственным палачом, прикованный цепью к его руке. Для молодого Понятовского эта имевшая место восемьдесят лет назад мрачная история определенно носила трогательный привкус почти фамильного анекдота.
За неполных три дня путешественники добираются до Познани. От имени города королевского племянника встречает познанский помощник воеводы Юзеф Выбицкий. Будущий автор «Мазурки Домбровского», теперешнего гимна Польши, – старый знакомый князя. Познакомились они в Эдукационной комиссии, потом вместе боролись за кодекс Замойского и совместно составляли «план генерального оброка». На дело Тизенгауза они смотрят несколько по-разному, но это не портит их хороших отношений. Выбицкий предлагает гостям свои услуги в качестве проводника по Великопольше и Поморью. Местность эту он знает великолепно еще по тем временам, когда разъезжал там в качестве эмиссара Барской конфедерации.
Краткое пребывание в Познани проходит в занятиях. Князь обсуждает с Выбицким план поездки по Германии, встречается с офицерами местного гарнизона, с удовольствием выслушивает анекдоты о познанском воеводе князе Августе Сулковском, яром враге Понятовских, потом осматривает достопримечательности города.
Посещение собора дает нам возможность узнать о тогдашнем отношении к памятникам старины. Подробность эта наверняка заинтересует познанских историков искусства, поэтому я представляю слово самому князю. «В кафедральном соборе много надгробий, из коих самое интересное Болеслава Храброго, поставленное почти в середине собора. Но его недавно снесли, останки же короля, в небольшой гробик сложивши, немного выше перенесли. Теперь же сносят мрамор какого-то старого рыцаря и для короля переделывают».
Вечер князь Станислав посвящает культурным развлечениям. «Того же дня вечером был на комедии, что кончилась фейерверком и иллюминацией, только тот фейерверк чуть театр не спалил». Из последнего замечания видно, что вся поездка в Германию могла прискорбно кончиться еще до выезда из польской Познани.
Назавтра утром отправились в дальнейшую дорогу. Услужливый и всегда готовый предоставить любые сведения Выбицкий сопровождал князя почти до местечка Каргово на силезско-бранденбургской границе.
После пересечения границы «Журнал» начинает распухать от подробностей. Принц Речи Посполитой ведет себя в чужой стране как матерый заграничный репортер. Его интересует все. Скрупулезно записывает он разновидности почв и степень их «унавоженности», заработки земледельцев и жалованье учителей, количество и доходность предприятий. Из Франкфурта-на-Одере он наведывается в близлежащий Кунерсдорф, чтобы побывать на знаменитом поле сражения Семилетней войны. При этом он проявляет основательные познания и эрудицию в военном деле. Картина сражения, разыгравшегося двадцать пять лет назад, воспроизводится в «Журнале» с такой подробной обстоятельностью, как в штабной сводке. Потом он осматривает могилу немецкого поэта Эвальда Клейста, павшего в этой битве. Клейст был масоном, и «вольные каменщики» поставили ему пышное надгробие с надписью «Аu Militaire, Philosophe et Poete». Воспроизводя для нас описание этого памятника, князь Станислав замечает с тонкой иронией, что «в этот день пало еще много столь же доблестных офицеров, но они не были ни франкмасонами, ни поэтами».
Путешествие из Франкфурта в Берлин длится невыносимо долго из-за плохих дорог. Педантичный глава экспедиции с раздражением записывает: «Начиная от силезской границы милю мы проезжали за час и три четверти с лишним».
В Берлине все общество останавливается в доме, прозываемом «L'Hotel de Russie», в пригороде Нейштадт. Князь Станислав не проявляет никаких признаков усталости от путешествия. «В тот день я нанес в Берлине до тридцати визитов, все ради знакомства с городом, и столько же кто-нибудь другой от моего имени нанесет».
Назавтра, 18 мая, глава чрезвычайной польской миссии генерал-лейтенант Понятовский начинает свой подробный и тщательный «большой репортаж».
Можно было ожидать, что приезжий из приниженной и слабой Польши, прибывший в столицу соседнего государства, с тем чтобы выпросить кредиты и таможенные послабления, окажется в Берлине в положении затурканного провинциала, что он будет поражен благосостоянием, всеобщей вышколенностью и динамикой небывалого подъема. Ничего подобного. Для польского магната тех времен прусская столица все еще является городом ограниченных нуворишей. Давно миновали времена, когда пятнадцатилетний князь, впервые покинув границы Польши, издавал восхищенные возгласы при виде каждой заграничной новинки. Теперь у него уже незаурядный опыт. Он уже знаком с Англией, Францией и Италией. Кроме того, он прибывает прямо от великолепного, искрящегося весельем варшавского двора, который это верно – живет не по средствам, но по блистательности фасада и интеллектуальному блеску может смело соперничать даже с Версалем. И не удивительно, что почти во всех берлинских наблюдениях князя Станислава слышится нотка превосходства и даже легкого презрения. Если уж говорить по-настоящему, так ничто ему в Берлине не нравится. Тяжелая и безвкусная архитектура. Королевский замок отделан уродливо и небрежно. Театральная жизнь ни к черту. Артисты жалкие. Двор скромный и невидный. Король, елико можно, дерет шкуру со своих подданных. Солдаты плохо держат равнение, проходя парадным шагом…
Несмотря на все эти придирки, молодой Понятовский отлично понимает, что все виденное в Берлине должно привлечь самое пристальное внимание поляка. Он лихорадочно снует по городу, все время держа широко раскрытыми глаза и уши. И что только уловит – сейчас же в «Журнал». В Берлине он не впервые, и у него тут множество знакомых почти во всех кругах общества. Дневная программа его чрезвычайно разнообразна. Вот он ранним утром, «в зеленый костюм облаченный, на довольно отменном скакуне, взятом у конюшего Флято», наблюдает, как губернатор Мелендорф проводит учение берлинского гарнизона. Генерал-лейтенант коронных войск признает, что у прусских солдат «есть то, что зовется большой выучкой». Однако он критикует их слишком медленные движения и не без удовольствия замечает, что «шаг их в шеренге не так уж и хорош». С учения он едет в чудесные берлинские сады, чтобы побывать у известных садоводов Бюхера, Крауса и другого Бюхера – Бюхера-хромого. Потом осматривает скульптуры в мастерской резчика Ястара, «который как сам мало приятен, так и творения его в том творцу своему подобны».
Затем последовал продолжительный визит на фабрику «порцеляны». Берлинский фарфор «много несовершейен касаемо формы и вкуса. Зато раскраска без всякой выпуклости, а позолота красивее, чем на саксонском». Этого мало; Понятовский подробно интересуется, из какой местности фабриканты привозят каолин, а из какой кварц. Больше всего его интригует то, что берлинцы «умеют ставить такие печи, кои всегда уверенность дают, что огонь будет равномерный».
После столь загруженного дня – обед у себя в отеле, в кругу ученых. Присутствуют профессор Белинский и ботаник Гледич. Разговор о лесных вредителях как результате уничтожения птиц. После обеда визит к королевской невестке, жене герцога Фердинанда, поминки общего приятеля, покойного генерала Кокцеи. Вечером ужин у генерала графа Хорьха, где князь слегка ухаживает за младшей представительницей королевской семьи – женой Фридриха Брауншвейгского.
На следующий день он наблюдает за учениями других полков, посещает другие фабрики, беседует с другими учеными, посещает магазины и книжные лавки. После обеда наносит визит прусской королеве, которая дает ему «партикулярную» аудиенцию.
20 мая начинаются ежегодные маневры. Открываются они смотром нескольких полков, который устраивает на площади перед дворцом сам король. Князь наблюдает за смотром из дома книготорговца Николаи. Фридрих II «сидел на сивом коне, а все чужестранные генералы подле него пешком бегали. Приказал он нескольким взводам выстрелить холостыми и зарядить. Говорил с разными солдатами». Потом князя представляют королю. «Беседуя с испанским послом Лас Касас, король изложил ему открытие некого итальянца, что от сук получал щенят впрыскиванием, без допуска к ним кобеля. Отсюда пошла шутка о супружестве на новый манер, через инъекцию».
Начиная с этого дня предобеденные часы князь Станислав проводит на маневрах. Один день он наблюдает за «маневром, представляющим атаку первой линии с подтягиванием второй».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Фридрих
Торжества и увеселения в Шклове продолжались так долго, что князь Сапега сумел проиграть в карты все свое огромное состояние. Граф Зорич, стремясь как можно лучше использовать подвернувшийся случай сделать карьеру, замучил высоких гостей на совесть подготовленной артистической программой. В заключение двадцать седьмого дня встречи должна была быть представлена пьеса в исполнении труппы воспитанников кадетского корпуса царицы. Августейшие гости уже не в силах были вынести последнего измывательства. Обескураженный хозяин старается удержать их тем аргументом, что все члены труппы принадлежат к дворянскому сословию. Император Иосиф II ехидно ответил: «Не знал, что для того, чтобы быть хорошим шутом, надо быть дворянином».
В Могилеве князь Станислав понес тяжелую утрату. Неожиданно умер его любимый приятель генерал Кокцеи. Смерть этого солдата, уцелевшего в сотне сражений, была столь же необычна, как и все его житейские приключения. Несколько дней спустя после прибытия в Могилев генералу захотелось ночью пить. Он неосторожно схватил стоящую у постели бутылку с водой и поранил руку осколком стекла. Крохотная ранка вызвала гангрену, от которой тогдашняя медицина не знала средств, и… исколесивший весь свет Кокцеи навеки уснул в чужом Могилеве. Вскоре после его похорон лишившийся опытного советника молодой князь совершил глупость, от которой пытался его уберечь прозорливый дядя. Ободренный благосклонностью императрицы, он направил ее мемориал по основным политическим вопросам: «Я просил ее искренне высказать свои намерения по отношению к Польше, потому что мне казалось, что эта страна, конституция которой была столь зыбкой и которой определили в качестве арбитров русских посланников, очутилась в положении, невозможном для народа с гордостью и понятием о чести». В заключительнной части мемориала он выражал взгляд, что для спасения страны необходимо усиление королевской власти благодаря установлению… наследственной монархии.
Мемориал был передан «августейшей гарантке» во время сердечного прощания, и князь с сознанием отлично исполненного долга отправился в обратный путь.
«Когда я через Украину вернулся в Варшаву и изложил королю содержание моего письма к царице, то король впал в полное смятение. В таком состоянии я его еще никогда не видел. Больше всего его тревожило мое предложение заменить выборную монархию наследственной. Король то и дело повторял: „Я поклялся ничего не предпринимать для наследственной передачи трона. Кто же поверит, что ты сделал это предложение без моего ведома? Теперь на каждом сейме будут мне это в вину ставить!“ Успокоить его было невозможно. Пришлось пригласить русского посланника, который заверил короля, что содержание моего письма ни до кого не дойдет».
Ответа на свой мемориал князь не получил. Спустя год, когда через Польшу проезжал русский престолонаследник великий князь Павел Петрович, молодой Понятовский пожаловался ему на непонятное молчание царицы. Ненавидящий мать наследник рассмеялся князю в лицо: «А чего вы, собственно, еще ожидали?!»
Путешествие по Германии
Летом 1784 года Станислав Понятовский совершил трехмесячное путешествие по германским государствам. Это не были ни туристская поездка ради удовольствия, ни обычный выезд магната «на воды», а самое настоящее официальное путешествие по важным государственным делам. Посылая племянника в Германию, король возложил на него три ответственных задания. Первое носило военно-представительский характер. Под Берлином как раз проходили ежегодные маневры прусской армии, на которые со всех концов Европы съезжались толпы обеспокоенных наблюдателей. Тридцатилетний генерал-лейтенант коронных войск, командующий пешей гвардией, должен был присутствовать при этих военных играх как особо заинтересованный польский наблюдатель. Второе задание – экономического характера – было куда труднее. Польско-прусские экономические отношения, в особенности безжалостные таможенные препоны Фридриха II, вот уже долгие годы являлись одной из главных болячек распадающейся Речи Посполитой. Молодой Понятовский давно занимался этими проблемами. Он произносил на сеймах умные речи о польской таможенной политике, был известен своими широко разветвленными сношениями с немецкими торговцами и банкирами, а во время предыдущего визита в Берлин вел себя так умело, что ему удалось выторговать некоторые уступки даже у чудовищно скупого Фридриха. И вот ныне он отправлялся для дальнейших переговоров по торгово-таможенным делам, а также для выяснения, нельзя ли оживить товарообмен между Польшей и немецкими государствами. Третья цель поездки была конкретная, связанная со злополучным делом Тизенгауза. Речь шла о получении у частных немецких финансистов кредита и технической помощи для восстановления разрушенных мануфактур в Городнице.
В своих воспоминаниях, которые, как известно, были написаны в последние годы жизни князя Станислава, путешествие в Германию описано чрезвычайно бегло. Восьмидесятилетний старец мало что помнил о своей служебной поездке, совершенной полвека назад. Он приводит только маршрут, записывает несколько броских анекдотов о Фридрихе II и (что весьма характерно) довольно подробно описывает ход неудачных переговоров по поводу кредитов для Городницы, что явно выглядит как попытка оправдаться перед историей. Зато в воспоминаниях совершенно нет чисто репортерского материала: непосредственных впечатлений и описаний обычаев и нравов увиденных мест. Короче говоря, нет того, что больше всего интересует современного читателя и придает вкус старинным описаниям путешествий.
К счастью, сохранилось еще одно свидетельство об этом путешествии, столь же авторитетное, как и воспоминания князя Станислава, но куда более непосредственное и подробное. Это написанный по-польски «Дорожный журнал», веденный в путешествии, мая 11-го дня 1784 года в немецкие земли предпринятом», который князь Станислав вел ежедневно, очевидно диктуя его секретарям на стоянках. Это обширная, почти в двести страниц рукопись, до сих пор не публиковавшаяся даже в отрывках, в целом довольно утомительна, а местами просто трудно одолима. Стиль у князя сухой, монотонный, а число и разнообразие его интересов просто поразительны. Читатель тонет в хаосе дотошных описаний мануфактур, рудников, технологических процессов, строевого прусского устава и тому подобных подробностей, собираемых, вероятно, для официального отчета королю и министрам. И только после процеживания всего этого отчетного балласта «Журнал» превращается в ясный и впечатляющий репортаж XVIII века, из которого можно многое узнать о тогдашней Германии, а также о самом авторе.
Выехал князь из Варшавы 11 мая. «Журнал» не приводит списка сопровождающих его лиц, но можно догадываться, что было их изрядно. Имелись даже музыканты, скрашивавшие своей игрой скуку долгого путешествия и художники, которые по указанию патрона запечатлевали на бумаге объекты, достойные увековечения. Только три лица из непосредственного окружения князя упоминаются в записках: его личный секретарь, варшавский врач доктор Люст, адъютант Геккель и ученый советник экспедиции, достопочтенный секретарь литовской казны Матеуш Нелюбович-Тукальский, известный ученый и близкий человек епископа Нарушевича и Тадеуша Чацкого.
Ехали по обычному маршруту всех направляющихся в Германию: через Блоне, Сохачев, Слупцы до Познани. Оттуда дорога вела уже прямо к силезской границе.
В Слупцах князь Станислав с большим интересом осматривает дом, в котором во время Северной войны несколько дней стоял первый покровитель рода Понятовских шведский король Карл XII. Шведский завоеватель был тогда в апогее своей воинской славы. Побежденный польский король Август II вынужден был выдать ему Иоганна Паткуля, ненавистного шведскому королю предводителя лифляндской ирреденты. В двух километрах от Слупцев Паткуля разодрали конями. Несколько последних ночей перед казнью несчастный лифляндец провел под одной крышей со своим царственным палачом, прикованный цепью к его руке. Для молодого Понятовского эта имевшая место восемьдесят лет назад мрачная история определенно носила трогательный привкус почти фамильного анекдота.
За неполных три дня путешественники добираются до Познани. От имени города королевского племянника встречает познанский помощник воеводы Юзеф Выбицкий. Будущий автор «Мазурки Домбровского», теперешнего гимна Польши, – старый знакомый князя. Познакомились они в Эдукационной комиссии, потом вместе боролись за кодекс Замойского и совместно составляли «план генерального оброка». На дело Тизенгауза они смотрят несколько по-разному, но это не портит их хороших отношений. Выбицкий предлагает гостям свои услуги в качестве проводника по Великопольше и Поморью. Местность эту он знает великолепно еще по тем временам, когда разъезжал там в качестве эмиссара Барской конфедерации.
Краткое пребывание в Познани проходит в занятиях. Князь обсуждает с Выбицким план поездки по Германии, встречается с офицерами местного гарнизона, с удовольствием выслушивает анекдоты о познанском воеводе князе Августе Сулковском, яром враге Понятовских, потом осматривает достопримечательности города.
Посещение собора дает нам возможность узнать о тогдашнем отношении к памятникам старины. Подробность эта наверняка заинтересует познанских историков искусства, поэтому я представляю слово самому князю. «В кафедральном соборе много надгробий, из коих самое интересное Болеслава Храброго, поставленное почти в середине собора. Но его недавно снесли, останки же короля, в небольшой гробик сложивши, немного выше перенесли. Теперь же сносят мрамор какого-то старого рыцаря и для короля переделывают».
Вечер князь Станислав посвящает культурным развлечениям. «Того же дня вечером был на комедии, что кончилась фейерверком и иллюминацией, только тот фейерверк чуть театр не спалил». Из последнего замечания видно, что вся поездка в Германию могла прискорбно кончиться еще до выезда из польской Познани.
Назавтра утром отправились в дальнейшую дорогу. Услужливый и всегда готовый предоставить любые сведения Выбицкий сопровождал князя почти до местечка Каргово на силезско-бранденбургской границе.
После пересечения границы «Журнал» начинает распухать от подробностей. Принц Речи Посполитой ведет себя в чужой стране как матерый заграничный репортер. Его интересует все. Скрупулезно записывает он разновидности почв и степень их «унавоженности», заработки земледельцев и жалованье учителей, количество и доходность предприятий. Из Франкфурта-на-Одере он наведывается в близлежащий Кунерсдорф, чтобы побывать на знаменитом поле сражения Семилетней войны. При этом он проявляет основательные познания и эрудицию в военном деле. Картина сражения, разыгравшегося двадцать пять лет назад, воспроизводится в «Журнале» с такой подробной обстоятельностью, как в штабной сводке. Потом он осматривает могилу немецкого поэта Эвальда Клейста, павшего в этой битве. Клейст был масоном, и «вольные каменщики» поставили ему пышное надгробие с надписью «Аu Militaire, Philosophe et Poete». Воспроизводя для нас описание этого памятника, князь Станислав замечает с тонкой иронией, что «в этот день пало еще много столь же доблестных офицеров, но они не были ни франкмасонами, ни поэтами».
Путешествие из Франкфурта в Берлин длится невыносимо долго из-за плохих дорог. Педантичный глава экспедиции с раздражением записывает: «Начиная от силезской границы милю мы проезжали за час и три четверти с лишним».
В Берлине все общество останавливается в доме, прозываемом «L'Hotel de Russie», в пригороде Нейштадт. Князь Станислав не проявляет никаких признаков усталости от путешествия. «В тот день я нанес в Берлине до тридцати визитов, все ради знакомства с городом, и столько же кто-нибудь другой от моего имени нанесет».
Назавтра, 18 мая, глава чрезвычайной польской миссии генерал-лейтенант Понятовский начинает свой подробный и тщательный «большой репортаж».
Можно было ожидать, что приезжий из приниженной и слабой Польши, прибывший в столицу соседнего государства, с тем чтобы выпросить кредиты и таможенные послабления, окажется в Берлине в положении затурканного провинциала, что он будет поражен благосостоянием, всеобщей вышколенностью и динамикой небывалого подъема. Ничего подобного. Для польского магната тех времен прусская столица все еще является городом ограниченных нуворишей. Давно миновали времена, когда пятнадцатилетний князь, впервые покинув границы Польши, издавал восхищенные возгласы при виде каждой заграничной новинки. Теперь у него уже незаурядный опыт. Он уже знаком с Англией, Францией и Италией. Кроме того, он прибывает прямо от великолепного, искрящегося весельем варшавского двора, который это верно – живет не по средствам, но по блистательности фасада и интеллектуальному блеску может смело соперничать даже с Версалем. И не удивительно, что почти во всех берлинских наблюдениях князя Станислава слышится нотка превосходства и даже легкого презрения. Если уж говорить по-настоящему, так ничто ему в Берлине не нравится. Тяжелая и безвкусная архитектура. Королевский замок отделан уродливо и небрежно. Театральная жизнь ни к черту. Артисты жалкие. Двор скромный и невидный. Король, елико можно, дерет шкуру со своих подданных. Солдаты плохо держат равнение, проходя парадным шагом…
Несмотря на все эти придирки, молодой Понятовский отлично понимает, что все виденное в Берлине должно привлечь самое пристальное внимание поляка. Он лихорадочно снует по городу, все время держа широко раскрытыми глаза и уши. И что только уловит – сейчас же в «Журнал». В Берлине он не впервые, и у него тут множество знакомых почти во всех кругах общества. Дневная программа его чрезвычайно разнообразна. Вот он ранним утром, «в зеленый костюм облаченный, на довольно отменном скакуне, взятом у конюшего Флято», наблюдает, как губернатор Мелендорф проводит учение берлинского гарнизона. Генерал-лейтенант коронных войск признает, что у прусских солдат «есть то, что зовется большой выучкой». Однако он критикует их слишком медленные движения и не без удовольствия замечает, что «шаг их в шеренге не так уж и хорош». С учения он едет в чудесные берлинские сады, чтобы побывать у известных садоводов Бюхера, Крауса и другого Бюхера – Бюхера-хромого. Потом осматривает скульптуры в мастерской резчика Ястара, «который как сам мало приятен, так и творения его в том творцу своему подобны».
Затем последовал продолжительный визит на фабрику «порцеляны». Берлинский фарфор «много несовершейен касаемо формы и вкуса. Зато раскраска без всякой выпуклости, а позолота красивее, чем на саксонском». Этого мало; Понятовский подробно интересуется, из какой местности фабриканты привозят каолин, а из какой кварц. Больше всего его интригует то, что берлинцы «умеют ставить такие печи, кои всегда уверенность дают, что огонь будет равномерный».
После столь загруженного дня – обед у себя в отеле, в кругу ученых. Присутствуют профессор Белинский и ботаник Гледич. Разговор о лесных вредителях как результате уничтожения птиц. После обеда визит к королевской невестке, жене герцога Фердинанда, поминки общего приятеля, покойного генерала Кокцеи. Вечером ужин у генерала графа Хорьха, где князь слегка ухаживает за младшей представительницей королевской семьи – женой Фридриха Брауншвейгского.
На следующий день он наблюдает за учениями других полков, посещает другие фабрики, беседует с другими учеными, посещает магазины и книжные лавки. После обеда наносит визит прусской королеве, которая дает ему «партикулярную» аудиенцию.
20 мая начинаются ежегодные маневры. Открываются они смотром нескольких полков, который устраивает на площади перед дворцом сам король. Князь наблюдает за смотром из дома книготорговца Николаи. Фридрих II «сидел на сивом коне, а все чужестранные генералы подле него пешком бегали. Приказал он нескольким взводам выстрелить холостыми и зарядить. Говорил с разными солдатами». Потом князя представляют королю. «Беседуя с испанским послом Лас Касас, король изложил ему открытие некого итальянца, что от сук получал щенят впрыскиванием, без допуска к ним кобеля. Отсюда пошла шутка о супружестве на новый манер, через инъекцию».
Начиная с этого дня предобеденные часы князь Станислав проводит на маневрах. Один день он наблюдает за «маневром, представляющим атаку первой линии с подтягиванием второй».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21