А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


(-) Наполеон
по приказу императора
статс-секретарь
генеральный интендант личных земель
(-) граф Дарю.
Майорат, пожалованный Александру Валевскому, состоял из шестидесяти девяти усадеб, приносящих вместе 169516 франков 60 сантимов (около 273000 новых франков) дохода. Массой и другие французские историки обращают внимание на исключительный характер некоторых статей дарственного декрета: на удивительно либеральные основы наследования владений и титула, на необычную заботу о сохранении прав матери, на освобождение ее от обязанности давать какие-либо отчеты. «Ни один из многих декретов, изданных по случаю дарования титулов и владений, не содержит подобных статей, – пишет Массой. – Этот единственный в своем роде. Он явственно отступает от всех правил, которые служили основой для императорского дворянства, и напоминает в некоторых статьях повеления Людовика XIV об узаконенных детях».
Наполеон отдавал себе отчет в том, что исключительные привилегии декрета каким-то образом нарушают обязательный юридический порядок. Историк Жозеф Валензееле, собирая материалы для своей работы об Александре Валевском, тщетно искал оригинал декрета в том отделе государственного архива, где во время Первой империи хранились все предварительные экземпляры бумаг, представляемых на утверждение императору. Не нашел и в архиве министерства юстиции никаких следов об отправке Валевским патентов на титул и владения. «Император, – делает отсюда вывод Валензееле, хотел, вероятно, провести декрет и патенты помимо нормального делопроизводства, чтобы избежать огласки привилегий, которые он не мог обосновать ничем иным, как только сугубо личными мотивами».
15 июня 1812 года – за неделю до начала «второй польской войны» Наполеон подписал в главной квартире в Кенигсберге патент, дарующий Александру Валевскому звание графа Империи. В патенте описан и герб нового графа; он составлял сочетание трех элементов: занесенного меча, гербового знака так называемых «военных графов», золотой колонны, напоминающей о «Колонне» Валевских, и обвязанного вокруг нее серебряного платка со свисающими концами, взятого из родового герба Лончиньских – «Перевязь». Акт инвеституры был парафирован великим канцлером Империи Камбасересом спустя два месяца, 13 августа 1812 года. Мария в это время уже находилась в Польше.
«Как-то летом прибыла в Варшаву Валевская под предлогом семейных дел, требующих ее присутствия, – вспоминает Анна Потоцкая. – Никто, однако, не обманывался на этот счет, а поскольку при жизни престарелого мужа она никогда не занималась своими делами и поскольку ее небольшое имение было сдадено в аренду, нетрудно было угадать истинную причину поездки: надежда, что ее призовут в главную квартиру. Но Наполеон со времени своего брака избегал всякой видимости отступления от строгой морали».
Граф Орнано, в соответствии с общей тенденцией своего романа, объясняет возвращение прабабушки на родину политическими соображениями. Наполеон перед отъездом из Парижа, во время той самой встречи в Тюильри якобы поручил Валевской важную политическую миссию. Она должна была мобилизовать общественное мнение поляков, подготовив их к войне и общему восстанию, а также помогать своими советами и информацией новому французскому посланнику в Варшаве, архиепископу Прадту. Но поскольку эмиссарше не удалось наладить сотрудничества с посланником, она быстро покинула столицу и поспешила за императором в Вильно. Только там она нашла подходящее поле деятельности, покровительствуя прибывшей в это же время из Варшавы делегаций сейма под предводительством Юзефа Выбицкого. Из книги графа Орняно мы узнаем, что именно Валевская, поддавшись на мольбы Выбицкого, добилась аудиенции у императора и благоприятного ответа для делегации варшавского сейма.
Все это, разумеется, беллетристические измышления. Из переписки, детально освещающей пребывание Наполеона в Литве (например, из писем Яна Леона Ипполита Козетульского), видно, что Валевской тогда в Вильно не было. Зато находилась там – и вела себя довольно шумно – ее сердечная подруга Эмилия Цихоцкая-Абрамович. Весьма возможно, что именно присутствие «Эльжуни» (подтвержденное многими мемуаристами) дало семейному биографу предлог развить виленскую линию.
Орнано, как всегда, «беллетризирует». Но нельзя в данном случае полагаться и на Массона, который, хотя и в общих чертах, тоже утверждает, будто «Валевская приехала в Варшаву, чтобы присутствовать при возрождении своей родины». Ошибается в своих домыслах и пани Потоцкая. Видимо, никто из этой троицы не знал истинных дел Марии в Варшаве. Стало быть, они были хорошо замаскированы, если уж ускользнули от внимания обычно столь хорошо информированной Анетки Потоцкой и если не говорится о них в воспоминаниях самой героини, которые просматривали два ее биографа.
Вопреки мнению Потоцкой, Валевская действительно приехала в Варшаву «по семейным делам, требующим ее присутствия», – короче говоря: она приехала главным образом затем, чтобы развестись с мужем.
Валевские уже четыре года пребывали в полном, хотя и неофициальном раздельном жительстве, но брак их все еще существовал как юридически-имущественный контракт, создающий основу для взаимных алиментарных притязаний. Необычная дарственная Наполеона великолепно обеспечивала будущее Александра и Марии, но вместе с тем весьма усложняла имущественные отношения между неожиданно разбогатевшей женой и мужем, владения которого тем временем обросли долгами и пришли в запустение. При обязывающей и далее имущественной общности, львиная часть доходов от наполеоновского дара могла быть легко поглощена долгами камергера. Забота об интересах младшего сына и ее собственных вынудила Валевскую добиваться развода.
16 июня 1812 года супруги заключили нотариальный акт, в котором Мария выражала желание порвать с мужем, но обязывалась воспитывать обоих сыновей и образовать майорат для старшего (видимо, из половины имущества, переписанного на нее камергером, о чем упоминал Александр Валевский). В случае, если бы она это не сделала, все ее имущество должно было отойти старшему сыну.
Нотариальное обязательство было куплено ценой согласия камергера на развод. Спустя два дня, 18 июня 1812 года, Валевская обратилась в гражданский трибунал I инстанции Варшавского департамента, добиваясь расторжения брака, который был навязан ей «принуждением, оказанным матерью и братом Юзефом», и во время которого «она не познала радостей от обращения с нею мужа… и многократно была заключаема в одиночестве».
Разводный процесс в гражданском трибунале и рассмотрение дела об отмене брака в консисторском суде длились около пяти недель. Снова появился на сцене угрюмый честолюбец Бенедикт Юзеф Лончиньский, на сей раз в новеньком генеральском мундире (неужели купили ради такого случая?). Свежеиспеченный бригадный генерал откладывает свой отъезд на театр военных действий, чтобы дать решающие показания перед судом. С трогательной откровенностью он рассказывает суду, как заставил полуобморочную от слез восемнадцатилетнюю сестру обвенчаться с семидесятилетним старцем. И старый камергер вносит свой покаянный вклад: признает, что «питал подозрения к своей жене, которая якобы супружеской верности не блюла». По согласию обеих сторон – 24 августа 1812 года брак Валевских был официально расторгнут.
О благополучном разрешении процесса заботился якобы сам французский посланник в Варшаве, его превосходительство Доминик де Риом де Прольяк дю Фур де Прадт, архиепископ Малинский, прозванный варшавскими шутниками «паном Малиновским». Весьма возможно, что так оно и было. Император должен был каким-то образом поручить Прадту Марию Валевскую, поскольку знаки внимания, оказываемые ей этим не очень искусным дипломатом, заставляли бурлить весь варшавский «свет», Это довольно подробно описывает Анетка Потоцкая.
«Во время пребывания пани Валевской в Варшаве его превосходительство считал своим долгом принимать ее и относиться к ней как к факсимиле (наподобие) императрицы. Она первенствовала перед всеми дамами, нимало не взирая на возраст и положение. На званых обедах ей первой подавали блюда, сидела она на почетном месте, ей воздавались почести и знаки уважения!.. Это, видимо, задело почтенных матрон и разозлило их мужей, тогда как молодые женщины, не очень считаясь с этикетом, покатывались над любовным экстазом, с которым его превосходительство архиепископ лорнировал красивые плечи и пухлые белые ручки маленькой графини… Чрезмерная ревностность Прадта привела к тому, что красотка быстро уехала из Варшавы. Видимо, была смущена и предпочла уединиться в своем скромном имении, где ожидала дальнейшего развития событий…»
Валевская оставалась в Польше до трагического конца московского похода. Где она жила, в Кернозе или в Валевицах, трудно установить. Для этого надо знать все подробности соглашения, заключенного между супругами перед разводом. Биографы, как правило, считают, что в Валевицах, хотя это кажется менее вероятно.
В декабре 1812 года через Варшавское Княжество проехал побежденный император французов. В окрестностях Ловича живет легенда, будто Наполеон проездом остановился у подруги и провел там ночь. В Валевицах доселе можно видеть комнату, оклеенную старыми облезлыми французскими обоями, которую Валевская якобы приготовила для приема царственного любовника. Легенда эта, вероятно, вызвана к жизни мемуарами Анны Потоцкой.
«Проезжая через Лович, – пишет пани Анетка, – Наполеон решил свернуть и навестить панн Валевскую, которая… жила одиноко в своем имении. Коленкур, которому император сказал о своем намерении, воспротивился капризу влюбленного. Он имел смелость представить все неприличие поступка, подчеркивая впечатление, которое данный поступок произведет на императрицу, и доказывая, что все, кто считал положение безнадежным, не простят Наполеону, что он думал о своих амурных делах в минуту, когда покинул армию в беспорядке. Император в первый момент нахмурился, но, будучи слишком справедливым, чтобы оскорбляться этим очередным доказательством, привязанности и здравомыслия туч же уверил Коленкура в своем уважении и дружбе, которые приносят честь им обоим. Полковник Вансович (второй муж Анетки Потоцкой. – М. Б. ), свидетель происходящего в карете, не будучи связан тайной, описал мне все это весьма живо».
Граф Орнано, который в тридцатых годах посетил Валевицы и осматривал «наполеоновскую комнату», был, видимо, иного мнения, нежели Коленкур, и заставил императора вести себя иначе. В обеих версиях биографического романа, являющегося «самым точным соответствием правде», Наполеон проводит ночь в Валевицах. Мы видим, как он с удовольствием рассматривает приготовленные в его честь обои, а потом, побежденный сном, спит несколько часов, лежа головой на плече затаившей дыхание Марин. Отправляясь в далекий путь, император так прощается с подругой: «Польша возродится, я уверен в этом. Так написано в книге се судеб. Но не скрываю от тебя, что ее ждут страдания. И потому возвращайся в Париж как можно скорее».
Насколько же убедительнее этой вымышленной сцены звучит яркий и, пожалуй, подлинный анекдот, обнаруженный Станиславом Васылевским в книге Глэя «Путешествие в Германию и Польшу», изданной в Париже в 1816 году. Глэй приводит разговор Наполеона с дворянкой из-под Ловича, к которой император заехал на чай, возвращаясь из России.
«– Что поделывает старый Валевский? – спросил он.
– Живет неподалеку отсюда в своем имении. Добряк барахтался в долгах, но милость, которую ваше величество оказали его супруге, поправила ему самочувствие.
– А мадам… она что поделывает?
– Мадам Валевская провела лето в Варшаве, в заботах и тревогах. Как только прибывал курьер из Москвы, неустанно бегала из дворца Потоцких во французское посольство и назад, отыскивая людей, от которых можно что-то узнать Всячески старалась получить разрешение поехать в Москву. С удивительным упорством ей в этом отказывали. Теперь-то видно, что и к лучшему.
Наполеон на это:
– Так вот всегда с польками, которые ни на что не смотрят, когда им придет в голову фантазия. Потому-то я и боялся, что Валевская поступит, как прочие одержимые, поехавшие искать своих мужей в этой проклятой русской стране. Вы слышали о мадам Д.? Растрепанная, осунувшаяся, прибыла она в Вильно и тут же попала в руки казаков. И это же могло случиться с графиней Валевской, если бы я уступил ее просьбам. А как дети?
– Растут, сир. Старший сын, говорят, очень похож на пана Валевского».
1 января 1813 года пани Валевская уложила вещи, забрала с собой двоих сыновей и горничную – и следом за Наполеоном поспешила в Париж.
XVII
Вернувшись во Францию, Мария тут же очутилась в шумном водовороте светской жизни, Париж веселился, стараясь забыть о проигранной войне и не думать о новой. Фредерик Массой, Гектор Флейшман, Жан Саван и другие историки наполеоновского двора, рывшиеся в счетах тогдашних портных, утверждают, что для карнавала 1813 года для пани Валевской были сшиты два «больших туалета», вероятнее всего для придворных приемов: платье черного бархата, с отделкой из тюля в этрусском стиле, обшитое чистым золотом, второе – из белого тюля и ток с перьями. Историки делают из этого вывод, что «мадам Лавальер императора» в последней фазе своей карьеры официально принималась при дворе.
2 марта 1813 года Валевскую видели в Тюильри в известной «Кадрили инков», устроенной по желанию Наполеона его падчерицей – королевой Гортензией. Саван отметил, что Мария была одета «по-польски» в платье из малинового бархата и в белом токе с бахромой.
Видали ее и в резиденции экс-императрицы Жозефины. После второго брака Наполеона его разведенная жена воспылала бурной симпатией к бывшей сопернице и часто приглашала ее, вместе с маленьким сыном, в свой дворец в Мальмезоне. «К мадам Валевской императрица относилась с большим благорасположением, – пишет в воспоминаниях мадемуазель д'Аврийон, первая дама двора Жозефины. – Она не раз хвалила ее исключительные достоинства, признавая, что эта добрая женщина никогда не была причиной ее огорчений. Она делала ей подарки и одаряла ребенка, который весьма напоминал чертами императора».
Среди ближайших друзей Марии в этот период выделяются, наряду с Красиньскими, две звезды парижского света: прославленная писательница Жермена де Сталь (баронесса Хольштейн) и герцогиня де Монтебелло, вдова знаменитого маршала Ланна. В особняке на улице Монморанси, как прежде, встречаются старые знакомые по Польше: Фридерик Скарбек и офицеры польской императорской гвардии. В 1813 году к числу постоянных гостей присоединяется молодой французский генерал-корсиканец, с которым Мария познакомилась несколько лег назад в Варшаве через своих родственников Ледуховских. Этот новый поклонник Валевской вскоре после падения Наполеона займет главное место в ее жизни и сердце. Так что стоит присмотреться к нему поближе.
Дивизионный генерал граф Филипп-Антуан д'Орнано, командующий императорскими кирасирами, всего лишь на два года старше Марии, но биография у него богатая. Он из старинного корсиканского рода, который, как и Валевские, считает себя в родстве с римским родом Колонна. Род Орнано – клан военных, за триста лет они дали французской армии трех маршалов и пять генералов. Филипп-Антуан через свою мать Изабеллу Бонапарт находится в близком родстве с императором. Верный родовой традиции, он уже имеет на своем счету ряд блистательных военных подвигов, особенно в испанской и русской кампаниях. В битве под Москвой он прославился, отбив атаку десяти тысяч казаков атамана Платова. Поляки знают Орнано еще по Сан-Доминго, где он служил адъютантом генерала Леклерка и приобрел знаменитость как, пожалуй, единственный офицер во всей экспедиции, которому удалось не пострадать от желтой лихорадки. Следует добавить, что тридцатилетний генерал Орнано принадлежит к самым красивым и блистательным французским кавалеристам и чго с первой встречи с Валевской он влюблен в нее по уши.
В книге «Жизнь и любовь Марии Валевской» правнук генерала приводит несколько его писем. Первое обозначено 2 мая 1813 года, стало быть, относится к первой фазе саксонской кампании. Орнано сообщает в нем Валевской о военных событиях, о смерти маршала Бессьера в битве под Лютценом, об отступлении корпуса Понятовского из Кракова, о своем назначении командующим гвардейской кавалерии (вместо Бессьера). Письмо выражает глубокое чувство к адресату. Генерал называет Марию «своей драгоценной подругой», растроганно вспоминает дни, проведенные вместе в Париже, заверяет, что ни на минуту не перестает о ней думать. «Смотрю на часы, – пишет он, – и говорю себе:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25