Степан ковырял дырявые лапти. Лапти никуда не годились: рвань, выбросить только. Рядом мужик голый плясал у костра, тело синее – замерз гораздо.
В злопамятную ночь, когда в туман попали, корабль все же отстоялся. Утром туман сошел, потянуло ветром, и галиот понемногу подался к северу. Остальные корабли так и не объявились.
– Все одно, – сказал Шелихов, – идем к острову Беринга. Даст бог и они придут.
До острова дошли благополучно. Но здесь приключилась беда: напоролись на камень. Ниже ватерлинии, у носа, попортили две плахи. С такой порчей в море не пойдешь.
Галиот завели в бухту и облегчили, часть груза сняв на берег.
Шелихов послал людей сыскать подходящий лес.
Мужики нашли лес на дальнем конце острова. Связав стволы, три дня перли на лямках. Наломались, но были довольны.
Устюжане поставили козлы, стволы на плахи развалили и начали латать галиот. Мужик, плясавший голым у костра, Тимофей, только что вылез из воды и сейчас стучал зубами.
– Прикройся, – шикнул на него Степан, – хозяйка идет.
Тимофей торопливо набросил армяк. Подошла Наталья Алексеевна, в руках скляночка.
– На, выпей здоровья для.
Мужик перекрестился, скляночку опорожнил, и в лице появилась краска: ожил.
Григорий Иванович, как только стали у острова, послал троих собирать колбу. Первое средство от цинги. Страшная болезнь цинга, подбирается незаметно, человек слабнет, на ходу спит, глаза стоялые. Потом на ногах черные отметины появляются. Это уж совсем худо. Здесь, на острове, была могила капитана Беринга. От цинги проклятой капитан сей славный погиб вместе со своей ватагой.
Но не только цинга заботила Шелихова. Шла вторая половина сентября. Лучшее время уходило. Где же отставшие галиоты? Целы или погибли в шторм? Ждать надо, а сколько? Дни золотые проходят. Лист ольхи и рябинника уже лежал на земле, трава жухла, паутина над островом летела.
По ночам Григорий Иванович велел на берегу жечь костры, благо плывуна море на гальку прибрежную нанесло достаточно. Костры пылали, вздымая пламя, но на море, сколько ни всматривались ватажники, не было парусов. Только белые барашки волн да крикливые чайки.
– Однако, – говорили мужики, – знать, далеконько их штормом угнало.
– А может, братцы, и в живых-то их нет?
– Молчи…
Григорий Иванович, убеждая себя и других, говорил:
– Придут галиоты, обязательно придут!
А на море все то же: волны под солнцем, чайки.
Устюжане между тем дело свое сделали: плахи треснувшие заменили и место порченное засмолили. Галиот был снова готов к походу.
В один из дней к Шелихову пришел старший из устюжан. Потоптался в дверях каюты, теребя шапку в руках. На приглашение прошел вперед и сел на рундук.
– Григорий Иванович, вот как я разумею. Сели-то мы здесь, на острову, видать, надолго. Ватажники, конечно, недовольны будут. Зиму здесь непросто просидеть.
– Ты подожди гадать, – сказал Шелихов. – Говори, что у тебя?
– Да что у меня? – Устин задумался. – Раз на зиму садимся, кораблик надо из воды вытянуть, на берег поставить. Зима придет – льдом его, как орех, раздавит. Мухи снежные полетели вчера. Значит, и до холодов недолго. Сорок дней, старые люди говорили, от первых мух до крепкого снега. А сорок дней быстро пройдут.
– Так, – протянул Шелихов, – и что же?
– А то, что людишек надобно на остров гнать, лес добыть. Салазки приготовить для судна. Ворот смастерить добрый. Все это время требует. Место надо подыскать надежное, куда галиот вытягивать.
– А может, погодим? – помедлив, спросил Григорий Иванович. – Народ всполошим, а тут галиоты придут.
– Нет, – возразил Устин. – Надо дело делать, а то поздно будет. Самое время людей посылать.
В тот же день Шелихов зазвал в каюту Измайлова, Самойлова, Устина, Голикова, Степана. Понимал – большой груз должны они взять на себя, согласившись на зимовку на острове. Но понимал Шелихов и то, что уходить нельзя, не дождавшись отставших галиотов.
Самойлов с Измайловым согласились.
– Ватаге надо объявлять: зимуем здесь.
Михаил Голиков возразил:
– А Иван Ларионович что скажет? Он нас в будущем году назад ждет.
– А ты не гадай, когда вернемся, – сказал Самойлов. – Проси бога, чтобы вернулись только. Загад не бывает богат.
– Нет, – настаивал Голиков, – я не согласен на зимовку.
– Плыви тогда, – сказал Измайлов. – Думаю, Григорий Иванович байдару тебе даст и в провианте не откажет.
Сцепились не на шутку. Слова пошли крепкие. Но сколько ни говори, а выходило – надо оставаться на зимовку. Голиков шапку на стол швырнул, ушел из каюты.
– Стой, – сказал ему Шелихов. – Вернись!
Голиков, слышно было, на трапе остановился, потоптался, заглянул в каюту.
– Сядь, – сказал Шелихов и кулак на стол положил. – Я во главе ватаги поставлен и мне распоряжаться здесь. И за людей я первый ответчик. Ватага говорит – зимовать будем, и я приказ отдаю – зимовать!
– Поговорим в Иркутске, – начал было Голиков, но Григорий Иванович прервал:
– До Иркутска еще дойти надо!
По палубе застучали шаги, кто-то кубарем скатился по трапу:
– Парус на море! Парус, Григорий Иванович!
Все кинулись вон.
С востока шло к острову судно под всеми парусами, даже брамсели стояли. Григорий Иванович сразу же узнал: «Симеон и Анна».
– Ах, молодец Бочаров! Ура капитану «Симеона и Анны»!
Шелихов проснулся задолго до рассвета. В каюте было темно. Он полежал, прислушиваясь к ровному дыханию жены, и отбросил покрывавшую его шубу. Понял – не уснуть больше. Осторожно, чтобы не разбудить ни жены, ни спавшего тут же Самойлова, обулся. Константин Алексеевич во сне закашлялся и снова затих.
На палубе Шелихова омыло свежим сырым ветром. Стояла глубокая ночь. Море, огромное, живое, колыхалось с плеском у борта галиота, дышало пряным запахом водорослей и рыбы. Мачты с реями неясно белели над головой, едва угадываемые ванты уходили вверх в темное, затянутое тучами небо. На берегу в ночи горели костры.
На трапе, перекинутом на берег, Григорий Иванович споткнулся, помянул черта. Темень была хоть глаза коли.
Костер на берегу полыхнул поярче, видать, мужички плавника подкинули.
Волны били в берег, катали гальку. Шелихов взглянул на небо, закрытое туманом, и вдруг в разрыве облаков увидел звездочку. Была она в кромешной тьме неба так одинока, так пронзительно мала, что у Григория Ивановича сжалось сердце. Никогда не видел он такой темной и глухой ночи, никогда не ощущал себя таким затерянным в этом необозримом, бесконечном мире. Передернув как от холода плечами, он сказал себе: «Как ничтожен и мал человек в этой безбрежности. Пылинка неощутимая…»
Волны били и били упрямо в берег. От костра поднялся мужик:
– Григорий Иванович, пошто так рано встал?
Был это Тимофей, что остудился при починке галиота. Второй мужик приподнялся из-за костра: таежник Кильсей. Третий зашевелился под тулупом, но только голову поднял и опять лег.
Тимофей вглядывался в лицо Шелихова.
– Беда какая?
– Нет. Не спится что-то. Тесно в каюте, не привыкну никак.
Кильсей оборотился к темному небу и прислушался. За ровным рокотом волн неожиданно все услышали далекое: «Кры-кры-кры…»
– Последние улетают, – сказал Кильсей. – Ишь как жалобно прощаются.
Шелихов подобрал палку, поправил угли в костре. Большое пламя спало, от костра шел ровный жар.
Тревоги Григория Ивановича были не случайны. Когда пришел галиот «Симеон и Анна», все прибодрялись: знать, не придется зимовать. Скоро придет и «Святой Михаил». Но отставшего галиота все не было.
Пламя играло в сушняке, трепетало, меняя цвет. «Худое у похода начало, куда ни кинь. Худое…» Шелихов поднялся. «Все, – решил, – сегодня же людей пошлю за лесом. Строиться будем на зимовку».
И утром, едва солнце поднялось, ватажники артелью двинулись в путь. Шли, сунув топоры за кушаки, зубоскалили.
Через неделю запели на берегу пилы, застучали топоры. Да весело, да звонко – щепки только летели золотые. Мужик работы не боится, безделье для него страшно.
Землянки строили надежные. С тесовыми крышами. Стены обшивали хорошей доской. Двери сколачивали прочно. Ставили так, чтобы и щелки малой не было. Такая дверь и от самого лютого мороза сбережет.
На строительстве каждый выказывал, какие чудеса топором можно сделать. И казаки – хорошие мужики в иной работе – здесь устюжанам и сибирякам-таежникам уступали. Эти и вправду топорами играли. Топор в руках у такого крутился колесом. Пел. И им мужик все что хочешь мог сделать. И планку вытесать, и филенку подогнать, и щеколдочку хитрую пристроить. Для землянок особой хитрости в плотничьем мастерстве нужды не было. Но все, что делалось таежниками и устюжанами, сработано было чисто, добротно, крепко.
Для припаса съестного отдельную избенку смастерили, да еще и подняли на сваи. Это уж, чтобы никакая вода не подмочила. Оконца прорубили в две ладони над дверью – проветривать съестное при нужде. А уж за тем, как укладывали мешки с сухарями, солью, ящики с чаем и другим провиантом, – Наталья Алексеевна следила своим бабьим глазом. Каждый мешок, каждый ящик сама пристроила, не надеясь на мужиков.
Только-только управились со строительством да галиоты на берег вытянули – повалил снег. Рыхлый, тяжелый, густой. И сразу же новые крыши землянок, желтевшие свежепиленой древесиной, накрыло шапками. Завалило палубы галиотов. Залепило мачты. И весь берег насколько глаз хватал рдело в белое. Яркими, горяче-красными пятнами на снежном этом покрывале выделялись только костры, которые все еще жгли, надеясь, что галиот «Святой Михаил» придет. Пламя костров вскидывалось вверх текучими языками, как свидетельство великого и прекрасного долга товарищества.
«Ну вот и зазимовали, – подумал, глядя на свинцовое море, катившее медленную, стылую волну, Шелихов, – зазимовали…»
А море шумело, злилось, хотело испугать… Волны били в берег, и уже не жалобы, не стоны в голосе их были. В гуле неумолчном слышно было только: «Поглядим, поглядим, какие вы есть… А то ударим, ударим, ударим…»
Ветер гнал по берегу колючий снег, мотал, рвал стелющиеся по скалам кривые ветви рябинника да несчастной талины, которым выпала доля нелегкая расти на этом острове, затерянном в океане.
Этой же осенью в Петербурге были свои заботы. Дни стояли сырые, холодные, рано выпал снег, но тут же растаял. Ждали наводнения, и к Зимнему дворцу подвозили ботики и лодки. Но делали это скрыто, дабы императрица, глянув беспечальными васильковыми глазами из окон на Неву, не увидела этих опасных приготовлений. Такое могло расстроить ее впечатлительную натуру.
Императрица в эти дни готовилась к балу, вот уже много лет приурочиваемому к первому снегу. Парадные залы дворца декорировались цветами, тканями, коврами. Императрица высказала пожелание устроить бал на манер восточных сказок. На дворцовой площади из глыб льда и снега воздвигались бесчисленные мечети и арки, вычурные буддийские храмы, пагоды.
Работы на площади начинались с заходом солнца. С рассветом возведенные хрупкие постройки покрывались белым полотном, дабы дневное светило не уничтожило того, что с таким трудом и тщанием было сделано ночью. Костров разводить на площади не разрешали.
Восточные мотивы декора дворца были связаны с успехами члена Государственного совета, вице-президента Военной коллегии, генерал-губернатора новороссийского, азовского и астраханского, князя Григория Александровича Потемкина. Сей славный муж наконец осуществил свой давний проект и присоединил Крым к России, уничтожив навсегда Крымское ханство. Триумфатора ждали в Петербурге великие почести. Императрица полагала присвоить ему титул светлейшего князя Таврического.
Минареты и мечети на площади должны были напомнить князю о его успехах в Крыму.
Царица сидела перед зеркалом с каменным лицом. С поклонами ее плечи и грудь накрыли пудромантом из драгоценнейших кружев, многочисленные руки захлопотали над ней, готовя к малому утреннему выходу.
Туалет был окончен, императрица вышла в залу к ожидавшим ее высшим чинам империи. Все склонились. Придворные отметили в этот день, что императрица бледна более обычного и печальна. Время от времени у нее подрагивал мизинец руки, в которой она держала перо, подписывая бумаги, подносимые личным секретарем Александром Андреевичем Безбородко. Дважды императрица откладывала перо, как бы устав от дел, и ее взгляд, не задерживаясь ни на ком, скользил по лицам придворных.
Когда она с легким вздохом, чуть приподнявшим грудь, отложила перо во второй раз, глаза ее на мгновение задержались на лице графа Александра Романовича Воронцова, президента Коммерц-коллегии. Но взгляд этот был так мимолетен, что Александр Романович, несмотря на великий опыт дипломата и царедворца, не смог разобрать, что таилось во взоре императрицы.
Секретарь склонился к уху Екатерины и сказал что-то неслышное для присутствующих. Императрица, чуть отклонив голову назад, ответила явственно:
– Нет, нет… Вот еще.
Секретарь с полным пониманием отступил на полшага.
Нет, определенно императрица сегодня была не в духе. Малый прием был сокращен по времени противу обычного.
После приема у графа Воронцова состоялся разговор с личным секретарем императрицы.
– Уважаемый Александр Романович, – сказал Безбородко, – я задал вопрос императрице об увеличении ассигнований на расширение торговли и торгового мореплавания на востоке. Ответ вы слышали. – И он развел руками.
Воронцов поклонился и хотел было отойти, но секретарь продолжил:
– Сегодня поощряется только наш несравненный князь Григорий Александрович. Вот истинный счастливец. И потом… – Безбородко улыбнулся той улыбкой, которую дарят только очень доверенному и тонкому человеку, – в женщине особенно обворожительны ее слабости.
Когда граф Воронцов вышел из дворца, в лицо ему резко метнулся свежий ветер. «Похолодало, – подумал граф, закрываясь седым бобровым воротником, – зима идет».
Сел в карету. Кони тронулись. Офицер, стоящий у подъезда дворца, отсалютовал шпагой. Но Воронцов, даже не кивнув в ответ, был погружен в свои мысли. Он понимал, что женские капризы царицы здесь ни при чем. Здесь было другое. Но что?
Требовалось ответить на этот вопрос.
2
По весне первой весть о том, что на острове в камнях проросла зеленая травка, принесла Наталья Алексеевна. Григорий Иванович не узнал жены. Приподнялся с лавки:
– Что с тобой, Наталья?
У Натальи Алексеевны губы дрожат, руки прижаты к груди. Исхудала за зиму зело. На лице одни глаза только и были. Как пушинку ее носило. Но тут и вовсе уж глаза распахнулись и сама как плат белый. Шагнула к мужу и, протягивая ему что-то в кулаке – в землянке темновато было, сразу-то и не разглядишь, – сказала:
– Смотри.
Голос ее ударил в сердце Шелихова. Глянул он на руку протянутую и тут только увидел пучочек травы. Тоненькие былинки, слабенькие, но горящие, как лучики зеленого пламени. Не понял, что же произошло-то? Смотрел оторопело на кулачок, сжавший травинки.
Наталья Алексеевна всхлипнула:
– Весна, Гриша! Весна!
Качнулась на ослабевших ногах. Шелихов обнял ее. И тут только дошло до него: как же она ждала эту весну, если вот так обрадовалась травинкам. Как тосковала у нее душа. «А ведь всю-то зиму долгую молчала, – подумал, – ни разу не пожаловалась. Напротив – других бодрила…»
– Наталья ты моя, – выдохнул, – Наталья. Ну, ничего, ничего, – сказал уже спокойнее, – дождались. Все теперь, все…
Погладил ее по голове.
Из кулачка жены взял травинки, приблизил к лицу. Былинки зеленые… Хрупкие, тонкие, с едва обозначенными жилочками и узелками. Сколько растет вас по лесным опушкам, лугам, полям? Ходит иной человек, топчет, мнет, давит красоту несказанную и не задумывается. Другой жжет кострами, до корня, до черной земли без всякой жалости мозжит тележными колесами, рвет кольями да ненужной городьбой. А вот сколько радости вы можете доставить человеку, сколько всколыхнуть в нем надежд, как осчастливить можете – до слез.
– Успокойся, Наташа, – гладил по голове Шелихов жену, – сядь.
Наталья Алексеевна села. Плечи у нее вздрагивали, как у малого дитя.
«Наталья, Наталья, – подумал Шелихов с нежностью, – трудную ты выбрала судьбу со мной, отправившись в путь дальний. Слыханное ли дело: баба и в ватагу пошла за мужем? Сидеть бы тебе в Иркутске в теплом доме, у окошечка, и дожидаться мужа. Ан нет – пошла вот. Что впереди нас ждет? Что на плечи твои слабые ляжет».
Зиму прожили, слава богу, неплохо, все живы остались. Землянки, сухие да теплые, выручили.
Галиоты перезимовали без порчи. Конечно, прошпаклевать надо было, просмолить, – дерево-то за зиму подсохло. Устюжане достали деревянные молотки, приготовились варить смолу. Ждали только погоды.
Дверь в землянку стукнула, вошел Самойлов. Армяк на плечах внакидку.
– Григорий Иванович, пошли. Наши моржа завалили.
Небо над островом звенело от птицы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15