Он решил, что, прежде чем отправиться в Газну, должен послать отцу письмо и просить его прислать к нему в Гургандж Абдуллу с несколькими верблюдами и товарами, которые можно сбыть в Газне. Если отец согласится, то он, Якуб, прибудет в Газну, как и всякий другой купец, а это будет куда вернее!
«Ты был прав, отец, – писал Якуб Мухаммаду. – Великие несчастья обрушились на Хорезм. Кто бы мог подумать, что к моему возвращению уже не станет великого покровителя наук Мамуна, а мой благородный устод Абу-Райхан окажется во власти жестокого тирана в Газне! Я стал свидетелем чудовищного злодейства. Я видел сожженные дворцы и стертые с лица земли селения ремесленников. Но люди говорят, что султан не убил ремесленников, а угнал их в свою столицу. Там они будут работать на пышный двор завоевателя и довольствоваться долей рабов. От моего друга Хусейна я узнал горькую истину о гибели правителя и его приближенных. И снова я понял, отец, что роскошь и богатство не вечны, власть преходяща и обманчива и если есть сокровища, то это знания, которые нужны живущим на земле. Я хочу найти Абу-Райхана. Помоги мне, отец! Это в твоей власти. Пусть наш верный Абдулла прибудет в Гургандж с небольшим караваном. Пошли для Газны бухарские ткани, вышивки, немного кож и стекла. Поверь, отец, я старательно продам все это в Газне и верну тебе деньги. Но при этом я в безопасности прибуду в столицу Махмуда и разыщу там своего благородного устода».
Якубу удалось найти купца, который шел с караваном в Бухару. Он просил передать Мухаммаду письмо и с нетерпением ждал ответа. Прошло много тягостных дней, прежде чем Якуб увидел у порога своей каморки запыленного, обожженного солнцем Абдуллу. С ним было несколько верблюдов с поклажей. Благословенный час! Теперь можно было собираться в путь. Но хотелось все же увидеть Хусейна. Все эти дни, пока Якуб дожидался Абдуллу, ему так и не удалось найти своего друга. Это его тревожило. Дурные мысли приходили в голову. На этот раз Якуб снова заглянул на базар и был очень рад, когда увидел знакомого книготорговца. Но тот ничего не смог сказать о Хусейне. Молодой человек давно уже его не посещал.
– А ты спроси у кого-либо в диване переписки, – посоветовал книготорговец.
Якуб прошел в диван переписки и спросил о Хусейне у первого же встречного, кто вышел из дверей дивана.
– А зачем тебе нужен Хусейн? Он брошен в яму. Он провинился.
– Когда это случилось? За что могли бросить в яму Хусейна? Этого не может быть! Ты что-то перепутал.
– Ступай! От того, что ты не веришь, ничего не изменится. – Служитель дивана повернулся и пошел к себе.
Якуб догнал его и стал умолять рассказать ему правду, что послужило причиной гибели Хусейна.
– Он был умен и образован. Он был нужным человеком в диване переписки, – сказал Якуб.
– Все это так, – ответил служитель дивана, – но он был чрезмерно болтлив и самонадеян. Он позволил себе высказать слова уважения погибшему хорезмшаху Мамуну. – Служитель дивана переписки, понизив голос, продолжал: – При чиновнике дивана, имеющем длинные уши и злобный нрав, Хусейн говорил о достоинствах убитого хорезмшаха, о его образованности и щедрости… Я не стану повторять то, что он говорил, позабыв осторожность. Одно только скажу: чиновник дивана, страдающий безмерной завистью к молодому удачливому Хусейну, решил, что выгадает, если донесет Алтунташу. И он выгадал. Он донес, Хусейн исчез, а его место было предложено доносчику. Алтунташ жесток и мстителен. Он будет корчевать все, что связано с именем Мамуна, и потому мы не могли вступиться за Хусейна. Я не знаю тебя, но в глазах твоих печаль и скорбь, и это послужило причиной моего правдивого слова. Иначе я бы не стал говорить – ведь со мной может случиться то же, что и с твоим другом… Только не вздумай идти к яме. Ты не поможешь, а себе причинишь вред, – посоветовал на прощание чиновник дивана.
Якуб молча кивнул и, глотая слезы, удалился. Все услышанное показалось ему страшным сном. Перед глазами его стоял веселый и всегда приветливый Хусейн. Ему казалось, что он слышит его голос, и не верилось, что этот стройный, красивый юноша с золотым поясом, отличавшим его среди других молодых людей, не столь богатых, быть может, уже погиб или сидит в глубокой вонючей яме на костях умерших. Нет, он не успокоится, пока не побывает у ямы смертников и не сделает что-либо для бедного Хусейна. Только надо это сделать разумно. Хорошо, что здесь Абдулла! Он поможет.
Возвращаясь домой, Якуб все думал о судьбе Хусейна, о судьбе ал-Хасана и Рейхан, о погибшем философе Масихи, душа которого отлетела в райские кущи во время бегства из Хорезма, когда он, обессиленный, тяжело больной, остался лежать на раскаленном песке, а великий ибн Сина, сумевший спасти тысячи жизней, не смог вернуть дыхание своему благородному другу и стал свидетелем его кончины. Ужас и смятение охватили Якуба при мысли о том, как много хороших людей погибло вместе с Мамуном. И все из-за этой хутбы? Конечно, дело не в хутбе! Такова воля жестокого и коварного правителя Газны, таково желание султана Махмуда. Может быть, он это сделал оттого, что к нему не пожелали поехать знаменитые ученые? Кто скажет истину?
– Абдулла, Хусейн погиб! – крикнул Якуб, войдя в свою каморку. – Но, может быть, он еще жив, мы должны ему помочь!
– О чем ты говоришь, Якуб? Я не знаю Хусейна. Кто он?
И Якуб рассказал Абдулле о молодом человеке, об их знакомстве и недолгой дружбе. Он рассказал о самом страшном, что узнал у служителя дивана переписки. Нахмурившись, опустив голову, Абдулла долго молчал.
– Одно скажу тебе, сынок: тебе нельзя пойти к яме смертников в своей одежде, имея вид богатого и независимого человека. Ты обратишь на себя внимание, и… я не стану рассказывать тебе о том, что может получиться от такой неосторожности. Однако мы не должны покинуть Хорезм, не попытавшись сделать что-либо для твоего бедного друга. Знаешь, Якуб, мне пришло в голову… Для доброго дела не постыдись… Если хочешь, я дам тебе рваную, запыленную одежду пустыни, в которой я вожу караваны. Надень все это, оберни голову грязной чалмой, возьми посох пастуха и суму странника, а я сделаю то же самое…
– Я все понял, мой добрый Абдулла! Откуда у тебя такие хорошие мысли!.. Скорей давай свою одежду погонщика. Даже больше того – мы можем взять одного верблюда. Ты будешь на верблюде, а я рядом с тобой, босой, словно мы вернулись из Мекки, после хаджжа, и тогда нам пристало искать несчастных и отдавать им последнее, что мы имеем. Скорее набивай суму лепешками и сушеной бараниной. Ты привез мне мед и изюм, любовно присланный моей матерью. Все клади в суму, Абдулла! Если бы я мог, я бы положил туда еще кусочек своего сердца. Ведь Хусейн был очень добрым и хорошим человеком. И, когда он сказал справедливое слово о погибшем хорезмшахе, он был прав. И я бы сказал такое слово. Как жесток и коварен этот тюрк, если он казнит за справедливое слово, не причинившее ему никакого зла! Я молю аллаха об одном, – признался Якуб, натягивая на себя дырявую, запыленную одежду Абдуллы, – я хочу лишь узнать, что Хусейн жив; тогда я спрошу, где его родители. Может быть, они живы и не знают о постигшем их несчастье.
Якуб мигом преобразился. Надев грязную, потрепанную чалму Абдуллы, он в самом деле стал похож на бедного странника, пересекшего знойную пустыню, чтобы посетить святые места. Его только выдавали белые ноги, не привыкшие к знойным пескам. Это тотчас же заметил Абдулла. Он взял ком глины, приготовил месиво и густо замазал ноги Якуба грязью. Как только они подсохли и появились трещины, Абдулла сказал, что в таком виде уже можно отправиться в путь. Старик сел на верблюда, а Якуб с посохом в руках и сумой на плече шел рядом, понурив голову. Глядя на них, прохожие могли думать, что это бедные странники. Простодушные даже могли бросить к ногам Якуба мелкую монетку, выпросив себе таким образом молитву и благословение. Так и сделала знатная госпожа, одетая в траурную одежду. Видимо, она хотела просить молитву за упокой погибшего мужа или сына. Якуб все понял и, нагнувшись, поднял мелкую монетку, утонувшую в густой мягкой пыли.
Наконец они очутились у крепости. А рядом с ней были ямы смертников, откуда слышались вопли и стоны несчастных. Одни были осуждены на гибель от голода и жажды, других должны были посадить на кол. Это было страшное место; все знали, что люди, попавшие сюда, никогда не возвращаются.

Остановив верблюда, Абдулла спешился и стал поправлять поклажу. А Якуб, воспользовавшись тем, что поблизости не было охранника, подошел к яме и крикнул: «Хусейн ибн Хаким!..» Оттуда протянулось множество пергаментных, изможденных рук. Он видел какие-то головы, но не смог различить лицо своего друга – там были люди почтенные, бородатые. Якуб бросил им несколько лепешек и поспешно отошел. Он не мог смотреть, как они кинулись к этим лепешкам, словно голодные псы, которым брошена кость. Поблизости была другая яма. Громко читая молитву, Якуб подошел к ней и снова крикнул: «Хусейн ибн Хаким!..» – и услышал:
– Кто же это, кто вспомнил обо мне, несчастном?..
В это время показался охранник, и Якуб стал громко читать молитвы, как это делают одержимые, посетившие святые места. Когда охранник удалился, Якуб поспешно бросил суму и крикнул:
– Хусейн, лови!..
Сума скрылась в глубокой темной яме, и вскоре Якуб услышал сквозь рыдания слабый голос Хусейна:
– Аллах милостив. Пусть он пошлет тебе счастье!
Снова показался охранник, и снова Якуб стал читать молитвы. А когда охранник скрылся за выступом стены, Якуб спросил Хусейна, где его отец…
– Родители уехали в гости к деду! – крикнул Хусейн. – Он живет в Кяте… Найди их, помоги мне…
Больше Якуб ничего не услышал, рыдания душили Хусейна, мешали ему говорить.
Медленно брел верблюд по залитым солнцем улицам Гурганджа. Рядом с ним, опираясь на посох и низко опустив голову, в глубокой задумчивости шел Якуб. Небо было ясное, синее, прекрасное небо Хорезма, но Якубу оно казалось пасмурным, свинцовым. Якуб шел молча и долго не отвечал на вопрос Абдуллы: «Нашел?..»
Наконец он ответил:
– Хусейн жив, я еду в Кят – надо его спасать!..
* * *
Абдулла не хотел оставить в трудную минуту своего любимца. Он последовал за Якубом в Кят и помог ему найти дом старого виноградаря, где гостили родители Хусейна. Через час после прибытия в Кят все уже были на тропе, ведущей в Гургандж.
«Только бы поспеть!» – тревожился Якуб.
Отец Хусейна гнал своего верблюда так, что никто не мог поспеть за ним. Это давало хоть небольшую надежду.
В Гургандже, расставаясь с Якубом, Абу-Хаким сказал, что выкупит сына во что бы то ни стало, был бы он только жив.
Якуб с Абдуллой отправились в Газну. Они покидали столицу Хорезма в скорбном молчании. Якубу казалось, что сердце его разрывается от горя. Ему не верилось, что так быстро и неожиданно произошли в стране такие большие перемены. Он думал сейчас не только о судьбе Хусейна – его тревожила судьба многих людей, с которыми он столкнулся за годы, проведенные в этой стране. Живя рядом с благородным ал-Бируни, Якуб привык думать о том, что рано или поздно справедливость восторжествует. Может быть, он думал так потому, что не раз был свидетелем того, как учитель защищал справедливость?..
«Хорошо, что здесь нет Абу-Райхана. Неизвестно, каково ему в золотой клетке султана Махмуда, но вряд ли он смог бы перенести всю жестокость и несправедливость, которая пришла вместе с новым правителем Хорезма…»
Всю дорогу до Газны Якуб не переставал думать о своем устоде. Его мучила мысль о том, что он хранит тайну, которую, быть может, следовало выдать. Раскрыв эту тайну, он бы принес радость устоду, и эта радость озарила бы суровые дни, полные забот и тревог. Вряд ли кто знает, каких трудов стоит самый маленький опыт, самое маленькое доказательство справедливой мысли, хотя бы в той же астрономии. Но ведь устод занимался не только астрономией… «Что ты сделал, Якуб? – говорил он сам себе. – Ты заботливо охранял гордость девушки, не пожелавшей открыть свою душу этому замкнутому и суровому человеку. Но, если бы ты изменил своему слову, ты бы помог ее счастью и, быть может, помог бы счастью любимого устода. А теперь уже все это непоправимо. Никто не знает, где теперь Рейхан, жива ли она. А устод вряд ли сможет собой распорядиться. Ведь он во власти султана Махмуда…»
Якуб покинул Хорезм с чувством горечи и величайшей утраты. И, как он ни старался внушить себе, что на то воля аллаха и что люди не в силах препятствовать этой воле, обида за происшедшее не давала ему покоя.
На пути в Газну Якуб мысленно простился со своей юностью. Он вдруг почувствовал себя зрелым, озабоченным судьбой людей и готовым бороться с тем злом, которое, как ему казалось, затопило землю.

В ЗОЛОТОЙ КЛЕТКЕ МАХМУДА
Газна показалась Якубу даже чрезмерно богатой. Он долго рассматривал устланный мрамором двор главной мечети при дворце султана, восхищаясь красотой камня. Вокруг повсюду копошились рабы. Их было так много, что Абдулла подивился:
– Больше, чем у самого халифа в Багдаде!
– Конечно, больше, – заметил невозмутимо Якуб. – Хусейн говорил мне, что во время одного из походов в северную Индию султан угнал пятьдесят семь тысяч рабов и триста пятьдесят слонов.


Длинной вереницей шли изможденные люди, таская на себе мраморные плиты, бревна и корзины глины для сооружения нового дворца. Худые, изможденные люди едва плелись по пыльной дороге. И оттого, что их было больше, чем других людей – ремесленников, воинов, землепашцев, – становилось даже страшно.
– Их так много, – заметил Якуб, – они могут подняться против своего господина и разнести его дворцы.
– Нет, Якуб. Повсюду есть рабы, и никто их не боится. Аллах отказал им в своем покровительстве.
Абдулла говорил это с такой убежденностью, что Якуб не стал ему возражать. Когда он слышал прежде от Хусейна о несметном числе рабов, он смутно себе представлял это, а вот теперь он удивлен. И почему бы им в самом деле не разнести дворцы правителя?
Привратник у дворца сказал Якубу, на какой улице следует искать дом ученого-хорезмийца. Якуб и Абдулла пошли по маленькой улочке, скрывшейся в тени акаций.
С волнением Якуб переступил порог нового дома. Наконец-то он увидел Абу-Райхана на такой же глиняной суфе, как и в Гургандже, склонившимся над пергаментом. Сердце у него забилось от радостного волнения. Якуб вошел тихо, так, что Абу-Райхан не услышал и, когда до него донеслось знакомое слово «устод», вздрогнул и оглянулся, видимо не питая никакой надежды на то, что здесь вдруг окажется его любимый ученик. Но тут Якуб уже не сдержался, кинулся к устоду и стал сжимать его в своих объятиях. Якубу еще ни разу не пришлось видеть учителя таким взволнованным и радостным. Ал-Бируни просто сиял от счастья. Он всегда работал уединенно, но он знал, что где-то близко есть добрые друзья, которые всегда рады его видеть. В Хорезме их было много и среди знати и среди ремесленников. А вот здесь он был настоящим отшельником. Здесь не было людей, близких ему, которые бы оценили его труды. Якуб стал для него лучом солнца, прорвавшимся сквозь черные тучи.
– Хорошо, что ты здесь, друг мой, – сказал Бируни, подарив Якубу ясную улыбку, какой давно уже не было на его лице. – Я рад тебя видеть, Якуб. Буря, пронесшаяся над нами, принесла много разрушений и несчастий. А ты напомнил мне о добрых днях, проведенных в Хорезме, о добрых друзьях… Могли ли мы думать, что на наших глазах свершится крушение великого Хорезма, а мудрый правитель хорезмшах Мамун бесславно погибнет?.. Кого же ты увидел в Гургандже? Не удалось ли тебе повидать ал-Хасана и дочь его, прекрасную Рейхан?
– Никого не увидел, устод!
– Как прискорбно это! Живы ли они? Смогли укрыться или… А ты не удивился, Якуб, узнав, что я в Газне?
– Я подумал, что ты прав, мой устод, согласившись отправиться ко двору султана Махмуда, завоевателя Индии. Насколько мне известно, твое сердце давно уже предано этой прекрасной и удивительной стране. Я подумал, что нет худа без добра. Может быть, сейчас, устод, осуществится твоя давняя мечта и ты побываешь в Индии. Не для того ли ты изучал санскрит – язык индусов? Я помню, ты отрывал от занятий и от сна многие часы, чтобы постичь язык индусов и прочесть их книги.
– То, что увидит глаз, того не услышит ухо, – ответил с усмешкой Абу-Райхан. – В какой-то мере ты прав, Якуб. Мне приятно, что ты так тонко все понимаешь. Увидеть Индию – давняя моя мечта. Но я бы предпочел побывать в Индии, не будучи на службе у султана Махмуда. Случилось так, что я не смог бежать, как это сделал ибн Сина, и мне пришлось выполнить волю победителя. И вот я здесь, при его дворе. Надо набраться терпения. Оно всегда нужно ученому. Без него не преодолеешь тех преград, которые стоят на твоем пути. Ты прав, Якуб. Мысль о том, что я, быть может, увижу Индию, согревает меня, вселяет надежду на лучшие дни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28