Мой вес сместился, и я пошел ко дну. Я оглох, Эмма падала в темноту вместе со мной, ее рот был прижат к моему. На секунду я всплыл на поверхность. Эмма говорила «Нет, нет…» все более слабым голосом. Волна уложила нас на кровать, как на плот. Накатила следующая. Нужно было все расчистить, убрать паруса, и мы суетились, каждый со своей стороны, играя локтями и изгибаясь, чтобы раздеться. И все это – не теряя лица, с достоинством, которое даже в случае кораблекрушения не позволяет мужчине находиться в рубашке и в ботинках с голыми ногами. Что же касается иронии, то она затрагивала мысль, оставляя лицо невозмутимым; вскоре вновь полностью вернулась к нам вместе с разбросанной одеждой, выпавшей из карманов мелочью и всем тем бесполезным хламом, что мы привыкли носить с собой.
Осталась одна нагота. Безукоризненная нагота Эммы была ей очень к лицу. Эмма яростно сражалась, желая отделаться от этого совершенства. Мне с трудом удавалось удерживать ее тело рядом со своим. Свое сознание я оставил где-то далеко позади. Ему хотелось вернуться. Оно запрыгивало мне на спину, как кошка, которую возбуждает наслаждение хозяев. Оно возвращалось каждую секунду, а я его снова и снова отталкивал. И вот в конце концов оно вонзило мне в спину свои когти.
Мы долго лежали молча. Эмма не спала. Я ощущал легкий жар ее дыхания на своем плече. Ее ресницы порхали у меня на шее. Я подложил ладонь ей под голову, ее волосы оказались у меня в руке.
Я услышал звук шагов на лестничной площадке. Где-то в замочной скважине шевельнулся ключ, дверь открылась. Эмма повернула голову. Она приподнялась и прислушалась. И хотя не было произнесено ни слова, завязался диалог.
– Это твой муж?
– Да, но это неважно.
– В самом деле. Он ведь не знает, что ты здесь.
– Как он мог бы об этом узнать?
– В самом деле. Так что можно о нем забыть.
– Ну да. Мы же не причиняем ему никакого зла.
– Совершенно никакого. Лишь только тот, кто обманут, беспокоится о том, что его обманывают.
– Конечно, и он сам себя обманывает. Мы просто о нем забыли.
– Давай забудем о нем еще разок.
Дверь закрылась. Мы сбросили простыни. Эмма была чересчур активной, она нарушала мою игру; мне бы хотелось получить от нее более полное отречение. Но она была ужасно нетерпелива в наслаждении и переигрывала. Мне приходилось все время обрывать ее. Наш собственный стиль мы стали искать где-то посередине между жаром Эммы и моим желанием доминировать в игре, сделать ее более ясной. Время от времени я возвращался к глазам Эммы. Они мимоходом посылали мне нежный и лукавый привет.
Потом в комнате наступила полная темнота. Мы так долго молчали, что мне пришлось даже откашляться, чтобы прочистить горло.
– Ты хочешь сегодня спать у меня? Мужа не боишься?
– Я остаюсь. Мне хорошо.
Она заснула, положив голову мне на плечо. Я пошевелил пальцами; они еще могли слабо двигаться. Потом мне это надоело. Я отвлекся от своей руки. Заснул, но среди ночи проснулся. Присутствие Эммы не давало мне покоя. Оно преследовало меня даже во сне. Даже проснувшись, я продолжал от него страдать, как от неизлечимой болезни. Я вспомнил о маленьком, круглом, как монета в десять су, следе от ожога на внутренней стороне бедра Эммы. И эта деталь тоже превратилась в наваждение. Я никогда не смогу от нее освободиться. На ощупь я нашел этот маленький, круглый и незаметный след. Я накрыл его ладонью и неподвижно пролежал так до наступления утра.
Лакост ушел из дома довольно поздно. Эмма, уже давно одетая, поджидала его выхода. Она подошла к чемоданам, в которые я побросал свою одежду. Опустошила их и вновь так ловко сложила каждую вещь, что чемоданы вскоре стали слишком большими для своего содержимого.
– Здесь хватило бы места и для вашей одежды, – сказал я. – Вас это не соблазняет?
Она обняла меня за талию:
– Куда бы мы отправились?
– Куда пожелаете.
– Неплохой план, – сказала она. – Жаль, что нужно представлять эту коллекцию. Это продлится неделю, но вы уже уедете.
Я не ответил. Я бросил ей это предложение, не подумав. И удивился тому, что оно было воспринято всерьез. Эмма держала меня за талию, я обнял ее за плечи. С задумчивым видом она обвела взглядом комнату.
– Вам не хотелось бы иметь свою собственную квартиру с такой мебелью, которую вы сами бы себе выбрали?
– Я уже думал об этом. Но пришлось бы искать, печатать объявления в газетах…
Она подняла руку, чтобы прервать меня. Лакост хлопнул дверью. Я посмотрел в окно. Точно, он. Эмма взяла с постели сумочку и перчатки:
– Боже мой, как я опаздываю!
Я проводил ее до площадки. Поцеловал ее. Она сделала два шага вперед, вернулась ко мне, погладила меня по голове:
– Счастливо отдохнуть!
Она исчезла на лестнице. Я вернулся к себе. Вышел на балкон. Эмма шла вверх по проспекту. Она торопилась. Этот образ наложился на все предыдущие, которые я сохранил о моей соседке. Как и раньше, она шла быстро и свернула на первую же пересекавшую проспект улицу, и при виде того, как быстро она скрылась, можно было с уверенностью сказать, что вернется она только поздно ночью, путаясь в ложных оправданиях. Впервые я сблизил в своей памяти эту, которую я познал очень близко, и другую замужнюю женщину, словно пропитанную запахом свободы, которую я видел делающей покупки по субботам и воскресеньям в брюках, свитере и с продуктовой сеткой в руке. Из этих наложенных друг на друга образов возник неожиданный портрет.
У нас с ней было общее прошлое. Я был готов с ходу придумать его: «И в тот вечер, когда она пришла… И в тот вечер, когда я пошел…» Я вспоминал Эмму в недавнем прошлом такой, какой я множество раз видел ее в очередях у входов в магазины квартала. Она на голову была выше других женщин; не смущаясь, демонстрировала всем свое ненакрашенное лицо с большим ртом, с сильным и прямым носом. Остальные женщины завидовали этой красоте, состоящей из искусных несовершенств. Чего только не говорили о ней в нашем квартале! Увы, но до меня также доходили эти слухи. Лакост не может ни слова сказать в упрек жене, чтобы она не бросилась на него и не покусала… В прошлом году она четыре раза делала аборт… Какой-то араб, служащий газовой компании, боясь быть изнасилованным, снимал показания счетчика только тогда, когда муж бывал дома…
Эти разговоры, вызывающие у меня смех, тем не менее оставили во мне след. Я видел, как Эмма скрылась на углу улицы. И хоть я считал себя лишенным предрассудков, но, вспоминая, как просто оказалось добиться ее расположения, понимал, что женщина, отдающаяся легко, это радость, приобретаемая в кредит. Рано или поздно ревность предъявит счет.
Вот и первый срок платежа! Он же будет последним. Я уеду из Парижа сегодня же вечером вместе с Мариной, единственной женщиной, которой я обладаю по-настоящему. Я закрыл балконную дверь. Повернулся лицом к моей комнате, комнате меблированной и убогой. Заметил свои чемоданы, еще вчера полные, а сегодня наполовину пустые благодаря тому, что к ним прикоснулась Эмма. С таким багажом нельзя путешествовать. Невозможно. Я выбежал из квартиры и пулей спустился с четвертого этажа. Если мне чуть-чуть повезет, я смогу догнать Эмму на автобусной остановке. Но как раз в тот момент, когда я выходил из дома, вошла Ирэн.
– Как хорошо, я успела вовремя. Я пошла к вам в кабинет. Мне сказали, что я, может быть, смогу застать вас здесь.
Я отступил, пропуская ее в коридор. Я узнал ее высокомерный вид, нисходящую свысока улыбку. Но все мои мысли рвались вдогонку за Эммой. Эта встреча застала меня врасплох. Я нашел Ирэн перед своей дверью, готовую подняться ко мне; и это не было чудом. Я взял ее протянутую мне руку. Этот жест остановил мой бег. Удивление, которое я не испытал вначале, зарождалось теперь. Я понимал, как оно созревает где-то далеко в прошлом, в моих воспоминаниях, в моем прежнем удивлении, в чувстве, в течение многих лет делавшим Ирэн личностью особенной, существом высшего порядка. Я как бы отошел подальше, чтобы получше рассмотреть нас, стоящих и держащихся за руки. И я вновь начал поддаваться очарованию. Мои чувства, подобно чудесной крови Неаполя, которая вновь становится жидкой на праздник святого Януария, оттаивали капля за каплей. С небольшим опозданием она вновь превратилась в святую Ирэн.
– Ты давно в Париже?
– Мы вернулись вчера. С путешествиями покончено. Мы собираемся провести лето в Каннах. Сегодня вечером муж должен мне сказать, когда мы уезжаем.
Мы стояли в подъезде дома. Если Ирэн захочет подняться ко мне, она быстро обнаружит, что там побывала другая женщина. На мгновение я запаниковал. Это волнение вновь напомнило мне об опасении, которое мне всегда внушала Ирэн. Вместе с ним вернулась и прежняя атмосфера тревоги, та неспокойная обстановка, тот беспокойный мир, в котором я любил Ирэн. Я взял свою подругу под руку:
– Пойдем. Ведь тебе наверняка нужно что-то купить?
– Всего одну вещь. А потом я буду свободна. Она улыбнулась мне. У нее было грустное лицо, веселые глаза.
– Мне нужно поехать в Сент-Оноре, чтобы купить купальник. Вас это не слишком затруднит? Это не очень далеко?
– Да нет. У меня целый день впереди. Никогда еще я так полно не ощущал, что отдыхаю.
Этот «день впереди» напоминал маленький пассажирский поезд из мультфильма, который, проезжая по деревне, делает бесчисленные повороты. По ходу движения можно выйти, нарвать цветов и опять влезть обратно. Возникало желание подтянуться и повиснуть обеими руками на ветках.
– Вы поможете мне выбрать, – сказала Ирэн.
Я вошел в магазин следом за ней. Мы стояли, как раньше, рядом, соприкасаясь плечами. Купальник перешел из рук Ирэн ко мне в руки.
– Я хочу померить вот этот.
Она пошла за продавщицей в примерочную кабинку. Я остался в магазине один. С улицы доносились приглушенные шумы; им не удавалось встревожить эти невозмутимые голоса, долетавшие из задней части магазина, голоса, от которых отдает тканью и которые звучат в Париже отголоском далекой провинции.
Продавщица вернулась ко мне:
– Мадам хочет узнать ваше мнение.
Неслышными шагами я прошел отрешенно в спокойную заднюю часть магазина, зону полной интимности, вызывающую резкую тошноту, где женщины комбинируют резину с кружевами среди изящного, но тронутого некой тайной ортопедией, тайной гигиеной, беспорядка. Я отодвинул штору. Ирэн, стоя перед трельяжем, как в рекламе масла для загара на задней обложке журнала, позировала с самым серьезным видом. Она опиралась то на одно бедро, то на другое. Выставляла ногу вперед, назад.
– Что вы об этом думаете?
– Хорошо.
Мой взгляд остановился на том месте, где купальник облегал ногу. Что-то там мне не понравилось. Это была, конечно, не складка на коже и даже не признак ее увядания. А все же нога плохо сопротивлялась сжимавшей ее ткани. Там была некая зона, лишенная надменности, где тело Ирэн, казалось, теряло уверенность в своих силах. Я поднял голову. Поймал взгляд Ирэн в зеркале.
– Покупать мне этот купальник?
– Думаю, да, он вам к лицу.
Я вернулся в магазин. Заплатил. Ирэн догнала меня на улице, около витрины. Ее шляпку украшало забавное перо, придававшее лицу ребячливый вид.
– Где ты хочешь пообедать?
– Где вы пожелаете.
Контраст между моим «ты» и «вы» в ее ответе поразил меня, но совершенно не так, как раньше, когда он наводил меня на столь горькие размышления. Это «вы» было даже чем-то похоже на саму Ирэн. Произнесенное тихим голосом, оно казалось продолжением ее дыхания. Оно звучало естественно. А в моем «ты» я ощущал усилие, постоянное упрямство, с которым оно было навязано. В самом начале я искусственно ввел его в свою речь и удержал в ней насильно; я словно вставил ногу в щель приоткрытой двери, чтобы помешать ей закрыться. Я заслал его к Ирэн, как шпиона во вражеский стан. Это был агент, нанятый мною. Правда, с течением времени он перенял нравы той страны, в которой жил. Он стал для нее своим и полюбил ее. Однако, приглядевшись внимательнее, нетрудно было распознать его происхождение. Он использовался как средство давления. С самого начала я пытался завладеть Ирэн, не столько пробуждая в ней желание отдавать – я уважал в ее жизни то, что не могло мне принадлежать, – сколько, наоборот, то пытаясь ее купить, то заставляя отдать награбленное с помощью целого ряда приемов, которые под внешней покорностью таили в себе гораздо больше тирании, чем любви.
Мы шли рядом по освещенному солнцем тротуару. Я подумал о нашем последнем проведенном вместе вечере – в присутствии мужа.
– Твой муж больше не говорил с тобой обо мне?
– Говорил. Вы ему понравились.
– А ты, ты не сердилась на меня за то, что я пришел некстати?
– Сердилась. Но все в прошлом, забудем об этом. Я толкнул перед ней дверь ресторана. Она сделала несколько шагов по залу, потом обернулась и улыбнулась мне. Она не изменилась. Сколько я ее знал, она оставалась прежней. Разве что в течение этих трех лет, по мере того как мягче становились черты ее лица, я наблюдал, как ее гордость, сосредоточенная вначале только на ней самой, незаметно распространялась на принадлежавшие ей блага: на мужа, на дом, может быть, на положение мужа и даже на меня, любовника. Все то, чем владеет женщина, лишает ее самой себя. На том же основании, что и ее муж, я являлся частью благосостояния Ирэн. Этим утром, воспользовавшись своим свободным днем, она пустилась в путь с целью вновь завладеть мною.
О чем еще я мог мечтать? Мы опять сидели лицом к лицу. Ирэн смотрела на меня. Через секунду она сделает отличный заказ, который будет соответствовать ее аппетиту, ее цвету лица и будет свидетельствовать о ее скромности. Порция ракушек, ломтик ростбифа и бокал бордо.
Ее спокойная уверенность тронула меня. Я взял ее руку под скатертью:
– Мы с тобой знакомы уже так давно.
– Да, это правда. Так давно, что мне кажется, будто я никого до вас не любила.
В наступившей тишине эта фраза не сумела затеряться. Прошли годы, прежде чем Ирэн впервые произнесла фразу подобной важности. Я взял со стола свой бокал и осушил его залпом. Фраза Ирэн пробуждала какие-то темные мысли, которые лучше было не освещать, и в целом все обернулось к лучшему. Я наполнил свой бокал. Как все-таки богата жизнь! Вот так человек сражается с призраками, но в итоге все образуется. Вот он я – с бокалом в руке, весельчак, бойкий малый, любитель девочек. Да ведь и я тоже кое-чем обзавелся. И словно затем, чтобы оправдать устроенную мною неразбериху, с бокалом красного вина в руке я обозрел свои владения: Ирэн, которую я любил сердцем; моя забавная соседка, которую ничто не мешало мне вновь увидеть; Марина, которую я любил за нее саму и которая была в любви самим милосердием; Даниэль, которая когда-нибудь, возможно, станет приятной супругой.
Ирэн, по своему обыкновению молчаливая, тоже о чем-то думала. Время от времени она поднимала крышечку кофейного ситечка, чтобы посмотреть, хорошо ли сцеживается кофе. Послеполуденное время тоже текло капля за каплей. После столь долгой разлуки мы непременно отправимся в отель.
– А почему не к вам? – спросила Ирэн. – Нам там будет удобнее.
– Я достал свои чемоданы. И все разбросал посреди комнаты. Лучше в отель.
Снаружи солнце казалось спелым фруктом.
– Август, уже осень, – сказала Ирэн.
В самом деле, от мостовых и с неба исходила такая истома, что отнимались руки и ноги. Мы пересекли скверик.
– Не хочешь ли присесть на минутку на скамейку? Мне кажется, здесь очень мило.
Она смахнула пыль с лавочки своими перчатками. Села и поставила сумочку между нами. Достала пудреницу и поправила свой макияж. Голуби бегали как заводные по краю тротуара. Туристы с фотоаппаратами на шее щелкали собор Святой Мадлен со всех сторон. Ирэн кончила пудриться, навела порядок в своей сумочке: ручка, письмо, платок.
– Ну пойдемте, – сказала она.
В этом районе мы знали много отелей. В первом, куда я вошел, не было свободных мест. Второй изменил профиль: в нем больше не сдавали комнаты случайным прохожим. Прямо напротив находилось специальное, ставшее почти подпольным заведение старинный дом, обнесенный оградой. Я опасался, что подобное заведение может Ирэн не понравиться.
– Не имеет значения, – сказала она, – зайдем сюда.
Холл был обит красным бархатом. Верхняя часть дверей украшена картинами с известными эротическими сюжетами – со стрелами и ангелочками. Предложенная нам кровать была сделана в форме античной галеры. Она плыла по комнате, в которой все стены вплоть до потолка были зеркальными. Мы превратились в добрую сотню разоблачающихся пар.
– Здесь неприятно находиться, – сказал я. – Я выключу свет.
– Не надо ничего делать. Я ужасно боюсь темноты.
– Но ведь мы будем видеть себя повсюду.
– Подумаешь! Если вам это не нравится, то сделайте, как я, закройте глаза.
Она разделась. Голой прошлась по комнате, чтобы расправить складку на своем лежащем на столе платье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
Осталась одна нагота. Безукоризненная нагота Эммы была ей очень к лицу. Эмма яростно сражалась, желая отделаться от этого совершенства. Мне с трудом удавалось удерживать ее тело рядом со своим. Свое сознание я оставил где-то далеко позади. Ему хотелось вернуться. Оно запрыгивало мне на спину, как кошка, которую возбуждает наслаждение хозяев. Оно возвращалось каждую секунду, а я его снова и снова отталкивал. И вот в конце концов оно вонзило мне в спину свои когти.
Мы долго лежали молча. Эмма не спала. Я ощущал легкий жар ее дыхания на своем плече. Ее ресницы порхали у меня на шее. Я подложил ладонь ей под голову, ее волосы оказались у меня в руке.
Я услышал звук шагов на лестничной площадке. Где-то в замочной скважине шевельнулся ключ, дверь открылась. Эмма повернула голову. Она приподнялась и прислушалась. И хотя не было произнесено ни слова, завязался диалог.
– Это твой муж?
– Да, но это неважно.
– В самом деле. Он ведь не знает, что ты здесь.
– Как он мог бы об этом узнать?
– В самом деле. Так что можно о нем забыть.
– Ну да. Мы же не причиняем ему никакого зла.
– Совершенно никакого. Лишь только тот, кто обманут, беспокоится о том, что его обманывают.
– Конечно, и он сам себя обманывает. Мы просто о нем забыли.
– Давай забудем о нем еще разок.
Дверь закрылась. Мы сбросили простыни. Эмма была чересчур активной, она нарушала мою игру; мне бы хотелось получить от нее более полное отречение. Но она была ужасно нетерпелива в наслаждении и переигрывала. Мне приходилось все время обрывать ее. Наш собственный стиль мы стали искать где-то посередине между жаром Эммы и моим желанием доминировать в игре, сделать ее более ясной. Время от времени я возвращался к глазам Эммы. Они мимоходом посылали мне нежный и лукавый привет.
Потом в комнате наступила полная темнота. Мы так долго молчали, что мне пришлось даже откашляться, чтобы прочистить горло.
– Ты хочешь сегодня спать у меня? Мужа не боишься?
– Я остаюсь. Мне хорошо.
Она заснула, положив голову мне на плечо. Я пошевелил пальцами; они еще могли слабо двигаться. Потом мне это надоело. Я отвлекся от своей руки. Заснул, но среди ночи проснулся. Присутствие Эммы не давало мне покоя. Оно преследовало меня даже во сне. Даже проснувшись, я продолжал от него страдать, как от неизлечимой болезни. Я вспомнил о маленьком, круглом, как монета в десять су, следе от ожога на внутренней стороне бедра Эммы. И эта деталь тоже превратилась в наваждение. Я никогда не смогу от нее освободиться. На ощупь я нашел этот маленький, круглый и незаметный след. Я накрыл его ладонью и неподвижно пролежал так до наступления утра.
Лакост ушел из дома довольно поздно. Эмма, уже давно одетая, поджидала его выхода. Она подошла к чемоданам, в которые я побросал свою одежду. Опустошила их и вновь так ловко сложила каждую вещь, что чемоданы вскоре стали слишком большими для своего содержимого.
– Здесь хватило бы места и для вашей одежды, – сказал я. – Вас это не соблазняет?
Она обняла меня за талию:
– Куда бы мы отправились?
– Куда пожелаете.
– Неплохой план, – сказала она. – Жаль, что нужно представлять эту коллекцию. Это продлится неделю, но вы уже уедете.
Я не ответил. Я бросил ей это предложение, не подумав. И удивился тому, что оно было воспринято всерьез. Эмма держала меня за талию, я обнял ее за плечи. С задумчивым видом она обвела взглядом комнату.
– Вам не хотелось бы иметь свою собственную квартиру с такой мебелью, которую вы сами бы себе выбрали?
– Я уже думал об этом. Но пришлось бы искать, печатать объявления в газетах…
Она подняла руку, чтобы прервать меня. Лакост хлопнул дверью. Я посмотрел в окно. Точно, он. Эмма взяла с постели сумочку и перчатки:
– Боже мой, как я опаздываю!
Я проводил ее до площадки. Поцеловал ее. Она сделала два шага вперед, вернулась ко мне, погладила меня по голове:
– Счастливо отдохнуть!
Она исчезла на лестнице. Я вернулся к себе. Вышел на балкон. Эмма шла вверх по проспекту. Она торопилась. Этот образ наложился на все предыдущие, которые я сохранил о моей соседке. Как и раньше, она шла быстро и свернула на первую же пересекавшую проспект улицу, и при виде того, как быстро она скрылась, можно было с уверенностью сказать, что вернется она только поздно ночью, путаясь в ложных оправданиях. Впервые я сблизил в своей памяти эту, которую я познал очень близко, и другую замужнюю женщину, словно пропитанную запахом свободы, которую я видел делающей покупки по субботам и воскресеньям в брюках, свитере и с продуктовой сеткой в руке. Из этих наложенных друг на друга образов возник неожиданный портрет.
У нас с ней было общее прошлое. Я был готов с ходу придумать его: «И в тот вечер, когда она пришла… И в тот вечер, когда я пошел…» Я вспоминал Эмму в недавнем прошлом такой, какой я множество раз видел ее в очередях у входов в магазины квартала. Она на голову была выше других женщин; не смущаясь, демонстрировала всем свое ненакрашенное лицо с большим ртом, с сильным и прямым носом. Остальные женщины завидовали этой красоте, состоящей из искусных несовершенств. Чего только не говорили о ней в нашем квартале! Увы, но до меня также доходили эти слухи. Лакост не может ни слова сказать в упрек жене, чтобы она не бросилась на него и не покусала… В прошлом году она четыре раза делала аборт… Какой-то араб, служащий газовой компании, боясь быть изнасилованным, снимал показания счетчика только тогда, когда муж бывал дома…
Эти разговоры, вызывающие у меня смех, тем не менее оставили во мне след. Я видел, как Эмма скрылась на углу улицы. И хоть я считал себя лишенным предрассудков, но, вспоминая, как просто оказалось добиться ее расположения, понимал, что женщина, отдающаяся легко, это радость, приобретаемая в кредит. Рано или поздно ревность предъявит счет.
Вот и первый срок платежа! Он же будет последним. Я уеду из Парижа сегодня же вечером вместе с Мариной, единственной женщиной, которой я обладаю по-настоящему. Я закрыл балконную дверь. Повернулся лицом к моей комнате, комнате меблированной и убогой. Заметил свои чемоданы, еще вчера полные, а сегодня наполовину пустые благодаря тому, что к ним прикоснулась Эмма. С таким багажом нельзя путешествовать. Невозможно. Я выбежал из квартиры и пулей спустился с четвертого этажа. Если мне чуть-чуть повезет, я смогу догнать Эмму на автобусной остановке. Но как раз в тот момент, когда я выходил из дома, вошла Ирэн.
– Как хорошо, я успела вовремя. Я пошла к вам в кабинет. Мне сказали, что я, может быть, смогу застать вас здесь.
Я отступил, пропуская ее в коридор. Я узнал ее высокомерный вид, нисходящую свысока улыбку. Но все мои мысли рвались вдогонку за Эммой. Эта встреча застала меня врасплох. Я нашел Ирэн перед своей дверью, готовую подняться ко мне; и это не было чудом. Я взял ее протянутую мне руку. Этот жест остановил мой бег. Удивление, которое я не испытал вначале, зарождалось теперь. Я понимал, как оно созревает где-то далеко в прошлом, в моих воспоминаниях, в моем прежнем удивлении, в чувстве, в течение многих лет делавшим Ирэн личностью особенной, существом высшего порядка. Я как бы отошел подальше, чтобы получше рассмотреть нас, стоящих и держащихся за руки. И я вновь начал поддаваться очарованию. Мои чувства, подобно чудесной крови Неаполя, которая вновь становится жидкой на праздник святого Януария, оттаивали капля за каплей. С небольшим опозданием она вновь превратилась в святую Ирэн.
– Ты давно в Париже?
– Мы вернулись вчера. С путешествиями покончено. Мы собираемся провести лето в Каннах. Сегодня вечером муж должен мне сказать, когда мы уезжаем.
Мы стояли в подъезде дома. Если Ирэн захочет подняться ко мне, она быстро обнаружит, что там побывала другая женщина. На мгновение я запаниковал. Это волнение вновь напомнило мне об опасении, которое мне всегда внушала Ирэн. Вместе с ним вернулась и прежняя атмосфера тревоги, та неспокойная обстановка, тот беспокойный мир, в котором я любил Ирэн. Я взял свою подругу под руку:
– Пойдем. Ведь тебе наверняка нужно что-то купить?
– Всего одну вещь. А потом я буду свободна. Она улыбнулась мне. У нее было грустное лицо, веселые глаза.
– Мне нужно поехать в Сент-Оноре, чтобы купить купальник. Вас это не слишком затруднит? Это не очень далеко?
– Да нет. У меня целый день впереди. Никогда еще я так полно не ощущал, что отдыхаю.
Этот «день впереди» напоминал маленький пассажирский поезд из мультфильма, который, проезжая по деревне, делает бесчисленные повороты. По ходу движения можно выйти, нарвать цветов и опять влезть обратно. Возникало желание подтянуться и повиснуть обеими руками на ветках.
– Вы поможете мне выбрать, – сказала Ирэн.
Я вошел в магазин следом за ней. Мы стояли, как раньше, рядом, соприкасаясь плечами. Купальник перешел из рук Ирэн ко мне в руки.
– Я хочу померить вот этот.
Она пошла за продавщицей в примерочную кабинку. Я остался в магазине один. С улицы доносились приглушенные шумы; им не удавалось встревожить эти невозмутимые голоса, долетавшие из задней части магазина, голоса, от которых отдает тканью и которые звучат в Париже отголоском далекой провинции.
Продавщица вернулась ко мне:
– Мадам хочет узнать ваше мнение.
Неслышными шагами я прошел отрешенно в спокойную заднюю часть магазина, зону полной интимности, вызывающую резкую тошноту, где женщины комбинируют резину с кружевами среди изящного, но тронутого некой тайной ортопедией, тайной гигиеной, беспорядка. Я отодвинул штору. Ирэн, стоя перед трельяжем, как в рекламе масла для загара на задней обложке журнала, позировала с самым серьезным видом. Она опиралась то на одно бедро, то на другое. Выставляла ногу вперед, назад.
– Что вы об этом думаете?
– Хорошо.
Мой взгляд остановился на том месте, где купальник облегал ногу. Что-то там мне не понравилось. Это была, конечно, не складка на коже и даже не признак ее увядания. А все же нога плохо сопротивлялась сжимавшей ее ткани. Там была некая зона, лишенная надменности, где тело Ирэн, казалось, теряло уверенность в своих силах. Я поднял голову. Поймал взгляд Ирэн в зеркале.
– Покупать мне этот купальник?
– Думаю, да, он вам к лицу.
Я вернулся в магазин. Заплатил. Ирэн догнала меня на улице, около витрины. Ее шляпку украшало забавное перо, придававшее лицу ребячливый вид.
– Где ты хочешь пообедать?
– Где вы пожелаете.
Контраст между моим «ты» и «вы» в ее ответе поразил меня, но совершенно не так, как раньше, когда он наводил меня на столь горькие размышления. Это «вы» было даже чем-то похоже на саму Ирэн. Произнесенное тихим голосом, оно казалось продолжением ее дыхания. Оно звучало естественно. А в моем «ты» я ощущал усилие, постоянное упрямство, с которым оно было навязано. В самом начале я искусственно ввел его в свою речь и удержал в ней насильно; я словно вставил ногу в щель приоткрытой двери, чтобы помешать ей закрыться. Я заслал его к Ирэн, как шпиона во вражеский стан. Это был агент, нанятый мною. Правда, с течением времени он перенял нравы той страны, в которой жил. Он стал для нее своим и полюбил ее. Однако, приглядевшись внимательнее, нетрудно было распознать его происхождение. Он использовался как средство давления. С самого начала я пытался завладеть Ирэн, не столько пробуждая в ней желание отдавать – я уважал в ее жизни то, что не могло мне принадлежать, – сколько, наоборот, то пытаясь ее купить, то заставляя отдать награбленное с помощью целого ряда приемов, которые под внешней покорностью таили в себе гораздо больше тирании, чем любви.
Мы шли рядом по освещенному солнцем тротуару. Я подумал о нашем последнем проведенном вместе вечере – в присутствии мужа.
– Твой муж больше не говорил с тобой обо мне?
– Говорил. Вы ему понравились.
– А ты, ты не сердилась на меня за то, что я пришел некстати?
– Сердилась. Но все в прошлом, забудем об этом. Я толкнул перед ней дверь ресторана. Она сделала несколько шагов по залу, потом обернулась и улыбнулась мне. Она не изменилась. Сколько я ее знал, она оставалась прежней. Разве что в течение этих трех лет, по мере того как мягче становились черты ее лица, я наблюдал, как ее гордость, сосредоточенная вначале только на ней самой, незаметно распространялась на принадлежавшие ей блага: на мужа, на дом, может быть, на положение мужа и даже на меня, любовника. Все то, чем владеет женщина, лишает ее самой себя. На том же основании, что и ее муж, я являлся частью благосостояния Ирэн. Этим утром, воспользовавшись своим свободным днем, она пустилась в путь с целью вновь завладеть мною.
О чем еще я мог мечтать? Мы опять сидели лицом к лицу. Ирэн смотрела на меня. Через секунду она сделает отличный заказ, который будет соответствовать ее аппетиту, ее цвету лица и будет свидетельствовать о ее скромности. Порция ракушек, ломтик ростбифа и бокал бордо.
Ее спокойная уверенность тронула меня. Я взял ее руку под скатертью:
– Мы с тобой знакомы уже так давно.
– Да, это правда. Так давно, что мне кажется, будто я никого до вас не любила.
В наступившей тишине эта фраза не сумела затеряться. Прошли годы, прежде чем Ирэн впервые произнесла фразу подобной важности. Я взял со стола свой бокал и осушил его залпом. Фраза Ирэн пробуждала какие-то темные мысли, которые лучше было не освещать, и в целом все обернулось к лучшему. Я наполнил свой бокал. Как все-таки богата жизнь! Вот так человек сражается с призраками, но в итоге все образуется. Вот он я – с бокалом в руке, весельчак, бойкий малый, любитель девочек. Да ведь и я тоже кое-чем обзавелся. И словно затем, чтобы оправдать устроенную мною неразбериху, с бокалом красного вина в руке я обозрел свои владения: Ирэн, которую я любил сердцем; моя забавная соседка, которую ничто не мешало мне вновь увидеть; Марина, которую я любил за нее саму и которая была в любви самим милосердием; Даниэль, которая когда-нибудь, возможно, станет приятной супругой.
Ирэн, по своему обыкновению молчаливая, тоже о чем-то думала. Время от времени она поднимала крышечку кофейного ситечка, чтобы посмотреть, хорошо ли сцеживается кофе. Послеполуденное время тоже текло капля за каплей. После столь долгой разлуки мы непременно отправимся в отель.
– А почему не к вам? – спросила Ирэн. – Нам там будет удобнее.
– Я достал свои чемоданы. И все разбросал посреди комнаты. Лучше в отель.
Снаружи солнце казалось спелым фруктом.
– Август, уже осень, – сказала Ирэн.
В самом деле, от мостовых и с неба исходила такая истома, что отнимались руки и ноги. Мы пересекли скверик.
– Не хочешь ли присесть на минутку на скамейку? Мне кажется, здесь очень мило.
Она смахнула пыль с лавочки своими перчатками. Села и поставила сумочку между нами. Достала пудреницу и поправила свой макияж. Голуби бегали как заводные по краю тротуара. Туристы с фотоаппаратами на шее щелкали собор Святой Мадлен со всех сторон. Ирэн кончила пудриться, навела порядок в своей сумочке: ручка, письмо, платок.
– Ну пойдемте, – сказала она.
В этом районе мы знали много отелей. В первом, куда я вошел, не было свободных мест. Второй изменил профиль: в нем больше не сдавали комнаты случайным прохожим. Прямо напротив находилось специальное, ставшее почти подпольным заведение старинный дом, обнесенный оградой. Я опасался, что подобное заведение может Ирэн не понравиться.
– Не имеет значения, – сказала она, – зайдем сюда.
Холл был обит красным бархатом. Верхняя часть дверей украшена картинами с известными эротическими сюжетами – со стрелами и ангелочками. Предложенная нам кровать была сделана в форме античной галеры. Она плыла по комнате, в которой все стены вплоть до потолка были зеркальными. Мы превратились в добрую сотню разоблачающихся пар.
– Здесь неприятно находиться, – сказал я. – Я выключу свет.
– Не надо ничего делать. Я ужасно боюсь темноты.
– Но ведь мы будем видеть себя повсюду.
– Подумаешь! Если вам это не нравится, то сделайте, как я, закройте глаза.
Она разделась. Голой прошлась по комнате, чтобы расправить складку на своем лежащем на столе платье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13