Клода словно током ударило по вискам, а в груди, где не осталось больше воздуха, перехватило дыхание. Он тяжело поднялся.
– Вы устали, Мори. Я сам закончу, – сказал Тели. – Будьте в парке машин завтра в девять часов.
Капитан посмотрел на уходящего Клода, затем, не глядя на Эрбийона, приказал:
– Пиши свое прошение, быстро, у меня нет лишнего времени.
Эрбийон сел, взял лист бумаги. Тели большими шагами ходил по комнате. Стажер с усилием, словно выполнял сверхчеловеческую задачу, начал писать. От скрипа пера подвижное лицо капитана перекосилось. Он прекратил свое хождение, и его взгляд застыл на затылке Эрбийона.
Этот затылок был молодым и сильным, как и все тело стажера, его несли мощные, красивые, верные плечи. При этом он клонился с таким бессилием и выглядел таким униженным!.. Братское выражение озарило ожесточившееся лицо капитана. Он не сдаст своего стажера без боя.
– Эрбийон, – сказал он внезапно, – обещаю тебе сделать невозможное, чтобы товарищи считали, что ты получил назначение из управления.
Пальцы стажера задрожали так сильно, что он не смог закончить слово, контур которого с трудом выводила его рука. Голос Тели, дружеский, бдительный, продолжал:
– Мори будет молчать. Я его об этом попрошу. Стажер выпустил из рук перо и вполоборота повернулся к капитану, зашевелил губами, но не смог издать ни звука.
– Таким образом, – закончил Тели, – идя в битву, эскадрилья вспомнит о тебе с сожалением.
– Господин капитан, господин капитан! Послушай…
Эрбийон не смог продолжить. Тяжелые, неловкие рыдания, мужские рыдания стали душить его, и вместе с тем он с яростным протестом комкал, рвал на мелкие кусочки и разбрасывал свое неоконченное прошение.
– Не осуждай меня, господин капитан, – простонал он. – Я не испугался… Если бы ты знал…
Тели провел рукой по волосам стажера.
– Я знаю… – сказал он с милосердием, на которое никто из его товарищей не подумал бы, что он способен.
Эрбийон поднял на своего капитана лихорадочный, растерянный взгляд.
– Рапорт из жандармерии о Памеле только что получен, – продолжал Тели. – Я вовремя вернулся.
Затем последовало очень долгое молчание.
– Иди спать, – сказал Тели.
Клод поднялся по лестнице, чувствуя, одну за другой, каждую ступеньку. За время этого медленного подъема Клод успел придать своему лицу приемлемое выражение. Однако он получил удар такой опустошающей силы, что его жена, увидев его, воскликнула:
– Боже мой, Клод, тебе плохо?
Искренность этой заботы помешала Мори заговорить. Элен тревожилась за него, может быть, и не с тем восхитительным и животным ужасом, в котором он видел ее несколько часов назад, но все же со взволнованной, внимательной нежностью. Усвоенная им привычка успокаивать ее, всегда и прежде всего ее, автоматически сработала в Клоде, несмотря на его страдание, несмотря на крушение его внутреннего мира.
– Ничего страшного, – сказал он. – Я переутомился из-за приготовлений к отъезду. Я был бы плохим командиром эскадрильи.
Уступив одной своей основной наклонности, Клод не смог устоять и перед другой, может быть еще более властной: понять и через понимание неизбежно оправдать.
Поведение молодой женщины помогло ему в этом. Она склонила к нему свои обнаженные хрупкие плечи, свою тонкую, невинную, незащищенную шею.
Разве Элен, такая юная, была виновата в том, что увлеклась такой же юностью? Если обаяние, жизненная сила, смелость и приветливость Эрбийона, чья власть ему так хорошо была известна, подействовала на Элен, которую, женившись на ней, он неправомерно лишил всех этих благ? И не естественно ли, что стажер полюбил его жену, эту ни на какую другую не похожую женщину? Кто их соединил, если не он сам?
Клод был достаточно зрелым, достаточно гуманным, чтобы суметь не презирать Эрбийона за его слабость и даже не осуждать его. Возможно, если бы Элен смогла его полюбить с такой же силой, он поступил бы точно так же…
Мори дошел до той степени самоотречения, вселенского сострадания, которое сродни мучительному блаженству. Он решил пройти весь путь до конца.
– Думаю, – сказал он, – Эрбийон не уедет с нами. Он узнал через приятеля о месте инструктора и попросил у Тели эту должность.
– Что ответил капитан? – спросила молодая женщина.
– Дал свое согласие. Он не мог поступить иначе.
Элен промолчала. Да и что она могла сказать, чтобы не выдать своего счастья?
– Я посплю на диване в другой комнате, – пробормотал Клод. – Мне нужно вставать рано, и я не хочу тебя будить.
При виде своего мужа, который вышел более неуклюже, чем обычно, Элен пронзило угрызение совести, похожее на ожог. Однако ей слишком нужна была ее победа, к которой она так стремилась, за которую столько сражалась, что не могла дать ей ускользнуть.
«Клод… он-то уйдет от опасности», – подумала она с ложной уверенностью.
Молодая женщина упаковывала свои чемоданы, когда вошел капитан.
– Я счастлива с вами познакомиться, – сказала Элен Мори. – Клод и его товарищи мне столько о вас рассказывали.
Тели молча внимательно смотрел на нее. Элен ощутила легкое чувство беспокойства, которое не смогла объяснить.
– Вы, наверно, хотели видеть Клода? – продолжала она. – Его нет.
– Он в парке машин, я это знаю, – сказал Тели. – Речь идет не о нем, а об Эрбийоне.
– Я не понимаю… – пробормотала Элен.
Тели поспешил продолжить, как будто не слышал ее слов:
– Я хочу извиниться, мадам, раз и навсегда. Если я и пришел, то только потому, что должен был это сделать. Я в курсе всего… да, всего, поймите меня правильно.
– Это Жан вам…
– Нет. Вчерашний вечерний дозор.
Молодая женщина глубоко вздохнула и с вызовом заявила:
– Теперь это не имеет значения. Жан спасен.
– Несомненно, – произнес Тели, все тем же тоном. – Только не так, как вы думаете…
Он заметил, что молодая женщина ушла в себя, вкрадчиво вздрогнула, как животное, готовящееся к защите, и сказал, чуть заметно встряхнув головой:
– Не считайте меня врагом. Слишком поздно.
– Что вы хотите сказать? – воскликнула Элен. – Что приняли его обратно?
– Ни я, и никто другой. Он пришел в себя… Вот и все.
– Это неправда… Это невозможно. Вы ему отказали! Вы не имеете права!
– Мне не в чем было ему отказывать. Он разорвал листок без моей просьбы.
– После того, как мне пообещал… после… А я-то, наконец, поверила, что он меня любит.
– О! Он вас любит, – сказал Тели, – в этом вы можете быть уверены. Даже больше, чем я мог предположить.
Молодая женщина ответила слишком едким, болезненным смешком.
На лице капитана появилось выражение изумления, неверия.
– Неужели вы действительно рассчитывали увлечь его за собой? – спросил он. – Заставить его отказаться…
– От чего? От эскадрильи?… От вас?… От своей чести?… От экипажа! Избавьте меня от этих пышных речей! Ваши усилия пропали бы даром, он идет на смерть и бросает меня, меня, которая его любит… Я не пойму, не приму и никогда этого не прощу.
В отличие от того, что сделал Эрбийон, Тели не стал пытаться доказывать, убеждать. Он был слишком проницателен и слишком мудр для того, чтобы не увидеть, что настоящая, подлинная женщина (а та, что сейчас стояла перед ним, являлась таковой до мозга костей) жила под другими светилами – несовместимыми с их. Между их чувствами и их законами не существовало единой меры. По принуждению она могла подчиниться мужским правилам. В глубине же души она не смирилась бы с ними никогда.
Именно с учетом этого капитан попытался убедить ее, чтобы добиться своей двойной цели, приведшей его к ней: избежать всплеска эмоций, к которому в своем страдании, как он ощущал, молодая женщина была уже очень близка; помешать тому, чтобы стажер вернулся к сражению подточенный, ослабленный той горечью, которую он оставил бы позади себя.
Не позволяя молодой женщине разразиться жалобами и угрозами, он сказал:
– Не жалейте о том, что проиграли. Поступив, как вы хотели, Эрбийон одним ударом разрушил бы свое чувство к вам.
– Ну конечно! – воскликнула Элен все с тем же прерывистым смешком, какой вырвался у нее несколько секунд назад. – Ну конечно, если бы он оказался вдали от вас, принадлежал целиком и полностью мне, я бы уж сумела…
Тели прервал ее своим самым убедительным голосом:
– Как же вы ошибаетесь! Сделайте над собой усилие. Не закрывайте глаза на правду. Подумайте: Эрбийона больше не отвлекают ни его товарищи, ни наше движение, ни риск. Он постоянно наедине с собой. Только тогда он отдает себе полный отчет в своей слабости. Каждое утро, каждый вечер газеты пишут о фронте, о нас… поддерживают, увеличивают в нем стыд, растравляют его рану. И все это оборачивается против вас. Против вас, поскольку вы являетесь причиной этого, свидетелем. Он начинает вас ненавидеть…
– Довольно, прошу вас… довольно! – сказала вдруг молодая женщина.
Она слабо подняла руки, словно желая защититься. Она уже слышала не капитана, а голос своих собственных сомнений, своих собственных опасений, которые ей с таким трудом удалось заглушить во время только что прошедшей бессонной ночи. Она слишком хорошо знала Эрбийона, чтобы не содрогаться при мысли, что, обеспечив ему жизнь, может убить его любовь.
– Эрбийон ни за что не сможет вас простить, – продолжал капитан. – Поэтому как только он встретит другую женщину, которая ничего не знает ни о нем, ни о его бегстве, которая не напоминает ему о нем непрестанно, он вас бросит… Он полюбит ее со всем своим необузданным гневом, направленным против вас, который будет питать его всю оставшуюся жизнь.
– Вы тоже об этом подумали! – воскликнула Дениза. – Умоляю вас, говорите без обиняков. Не пытайтесь меня утешить, это слишком важно. Вы в этом уверены?
– Клянусь своей эскадрильей, – ответил капитан.
Руки молодой женщины обвисли по бокам, бесполезные, неподвижные.
– Тогда все хорошо, – прошептала она с пустым, почти остекленевшим взглядом.
Она не услышала, как Те ли вышел.
Машины, грузовики, тракторы выстроились цепочкой по правой стороне дороги, которая вела из Баи на запад. Водители в последний раз крутили пусковые рукоятки, чтобы заставить завестись упрямые моторы. Жители городка приветствовали знакомых офицеров. Молодые работницы улыбались солдатам.
Мори отстранился от своей жены.
– Пиши мне регулярно, каждый день, Клод, – взмолилась она. – Я так боюсь!
– Не стоит, – сказал Мори. – Мы привыкли, ты ведь знаешь. Особенно если наблюдателем будет Эрбийон, у нас есть все шансы остаться в живых.
Дневальный подошел, чтобы предупредить Клода, что капитан ждет его в своей машине. Мори подошел к Элен. Они молча поцеловались. Большими неуклюжими прыжками Клод догнал Тели.
Молодая женщина стала медленно вглядываться в вереницу машин. Единственное, чего она хотела, это увидеть лицо Эрбийона. После разговора с Тели она не пыталась отыскать стажера. Она испугалась самой себя, последней попытки, которую рна могла бы непроизвольно предпринять, чтобы убедить его остаться. Она с минуты на минуту откладывала прощание. К отправлению у нее больше не было ни сил, ни решимости.
Внезапно с обочины дороги выскочил Эрбийон.
– Дениза, наконец-то! – воскликнул он. – Я искал тебя все утро, ты скрывалась. Ты так сильно обижена на меня? Но я не мог, я не мог… Прости меня…
Слезы подступили к глазам Денизы. Но не те, которых она опасалась. Они были ласковыми, благотворными, милосердными, потому что их источником была любовь, а ей иногда знакомо самоотречение.
– Мой бедный малыш, – прошептала она. – Иди, раз ты этого хочешь, раз ты чувствуешь, что так надо. Я буду тебя ждать. Я больше не заставлю тебя страдать, будь спокоен…
Если бы ей нужна была награда, Дениза нашла бы ее в горячей радости и благодарности, озаривших лицо Эрбийона, лицо, внезапно изменившееся, вновь обретшее себя, детское и мужественное, готовое смеяться и жить.
– Ты храбрая! Ты прелесть! – воскликнул он. – Я люблю тебя, я тебя люблю! Пока…
Его машина уже проехала, и стажеру пришлось бегом догонять ее и взбираться на ходу. С подножки он весело помахал своей любовнице. Она этого не увидела. Она закрыла глаза.
Когда она их открыла, уже ехали, грузно трясясь по плохой дороге, грузовики. Вскоре густая пелена пыли покрыла эшелон.
Глава X
По прибытии они были встречены грохотом пушек. Отдаленный гул, призыв и угроза одновременно, стал строгим фоном для всех слов и жестов. На летном поле белели палатки; каждая должна была укрывать по одному экипажу.
Войдя в свою, где две походные кровати располагались бок о бок, Эрбийон подумал, что его близость с Мори станет более тесной. Однако он абстрагировался от чувства неловкости, которое внушала ему эта мысль. В такое время некогда было заниматься личными проблемами. Необходимо было сохранить все свои силы ради выполнения задачи, которая заявляла о себе глухим рокотом, доносившимся из-за горизонта.
Эрбийон встретил Тели, возвращавшегося из нового штаба. Никогда молодой человек не видел у капитана более красивого лица. Огонь во взгляде, стремительность всего тела выдавали радость напряжения, борьбы.
– Как мне повезло! – воскликнул Тели. – Выйти из увольнения, чтобы сразу же подоспела такая работенка!
Увидев в волнении стажера отражение своего собственного, он добавил:
– Ты доволен, а, новичок?
Внезапно он стал серьезным:
– Открывай пошире глаза, – сказал он. – Ты еще не знаешь, что такое участок в огне.
Тень омрачила его взгляд, как если бы он заранее присутствовал при массовом убийстве товарищей. Он произнес таким робким голосом, что Жан еле его узнал:
– Помни об одном, Эрбийон. Я человек очень верующий. Если случится так, что я не вернусь, пусть устроят отпевание.
Не дав молодому человеку времени ответить, он побежал к своему самолету. Он первым отправлялся знакомиться с фронтом.
Когда он вернулся, свет незаметно уже начал угасать. Стол установили на свежем воздухе и поужинали консервами, так как повар должен был прибыть только на следующий день вместе с передвижной кухней. За едой Тели распределил обязанности. Два самолета каждое утро должны были наблюдать за продвижением и работами противника, три – обеспечивать регулирование, два – осуществлять вечернее патрулирование. Наконец, один экипаж должен был находиться в постоянной боевой готовности, чтобы выполнить срочный вылет.
Эрбийону и Мори пришлось приступить к наблюдению на день раньше, чем предполагалось по графику. Накануне Шаренсоль и Брюлар не вернулись.
Стажер бродил по наскоро расчищенному полю среди медового цвета колосков и думал об уже совершенных им над новым фронтом полетах. Они прошли спокойно, несмотря на опасно точную стрельбу одной батареи, окопавшейся неподалеку от Марны. Однако подстерегавшая экипаж скрытая опасность установила между Эрбийоном и Мори, причем более властно, чем когда бы то ни было, неуловимый обмен, благодаря которому их рефлексы, чувства и мысли срабатывали одновременно.
Эрбийон догадывался, что Мори дошел до той крайней стадии подозрения, когда все уже казалось возможным. Его рассудок еще сопротивлялся тому, что он считал физически невозможным; инстинкт же уже не сомневался. Молодой человек угадывал в Клоде страшную уверенность, о которой сам он, возможно, еще не знал, но которая запечатлелась на его лице печалью смертельно раненного животного.
Тень летящего самолета на поверхности земли изменила ход его мыслей. Виранс с Мишелем возвращались. Мягкость посадки продемонстрировала искусство пилота. Жан направился к аппарату, чтобы расспросить товарищей. Однако ни один из них из кабины не вылезал. Эрбийон позвал, но ответа не дождался. В глубине души встревожившись, он поднялся на подножку для пилота и вскрикнул. Руль, внутренние перегородки, кожаная подушка были залиты кровью, а обессилевший Виранс лежал на сиденье с закрытыми глазами. Взгляд молодого человека скользнул в кабину наблюдателя: на досках покоилось нечто вроде человеческой груды.
Рядом с этим зловещим самолетом, который, казалось, вернулся сам по себе, чтобы доставить два неподвижных тела, Эрбийон задрожал.
Позже стало известно, что Вирансу, с раздробленным осколком снаряда запястьем, хватило сил довести свой самолет с трупом на борту до летного поля, и как только колеса коснулись земли, он потерял сознание.
Нарбонн, которому предстояло вылетать, проворчал, нахмурив брови:
– Дурной заход.
Он твердо верил, в целом опыт подтверждал эту веру, что смерть, как и игра, любит серийность, тем не менее он весело махнул рукой пулеметчику Соргу, летевшему вместе с ним.
Прошел час. Вдруг Эрбийон вздрогнул, поднял голову. В небе, подернувшемся тонкой дымкой, ничего нельзя было различить, но тем не менее в воздухе слабо отдавался звук строчащих пулеметов.
– Мори! – позвал молодой человек.
Клод вылез из палатки и воскликнул:
– Да, там, наверху, идет бой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
– Вы устали, Мори. Я сам закончу, – сказал Тели. – Будьте в парке машин завтра в девять часов.
Капитан посмотрел на уходящего Клода, затем, не глядя на Эрбийона, приказал:
– Пиши свое прошение, быстро, у меня нет лишнего времени.
Эрбийон сел, взял лист бумаги. Тели большими шагами ходил по комнате. Стажер с усилием, словно выполнял сверхчеловеческую задачу, начал писать. От скрипа пера подвижное лицо капитана перекосилось. Он прекратил свое хождение, и его взгляд застыл на затылке Эрбийона.
Этот затылок был молодым и сильным, как и все тело стажера, его несли мощные, красивые, верные плечи. При этом он клонился с таким бессилием и выглядел таким униженным!.. Братское выражение озарило ожесточившееся лицо капитана. Он не сдаст своего стажера без боя.
– Эрбийон, – сказал он внезапно, – обещаю тебе сделать невозможное, чтобы товарищи считали, что ты получил назначение из управления.
Пальцы стажера задрожали так сильно, что он не смог закончить слово, контур которого с трудом выводила его рука. Голос Тели, дружеский, бдительный, продолжал:
– Мори будет молчать. Я его об этом попрошу. Стажер выпустил из рук перо и вполоборота повернулся к капитану, зашевелил губами, но не смог издать ни звука.
– Таким образом, – закончил Тели, – идя в битву, эскадрилья вспомнит о тебе с сожалением.
– Господин капитан, господин капитан! Послушай…
Эрбийон не смог продолжить. Тяжелые, неловкие рыдания, мужские рыдания стали душить его, и вместе с тем он с яростным протестом комкал, рвал на мелкие кусочки и разбрасывал свое неоконченное прошение.
– Не осуждай меня, господин капитан, – простонал он. – Я не испугался… Если бы ты знал…
Тели провел рукой по волосам стажера.
– Я знаю… – сказал он с милосердием, на которое никто из его товарищей не подумал бы, что он способен.
Эрбийон поднял на своего капитана лихорадочный, растерянный взгляд.
– Рапорт из жандармерии о Памеле только что получен, – продолжал Тели. – Я вовремя вернулся.
Затем последовало очень долгое молчание.
– Иди спать, – сказал Тели.
Клод поднялся по лестнице, чувствуя, одну за другой, каждую ступеньку. За время этого медленного подъема Клод успел придать своему лицу приемлемое выражение. Однако он получил удар такой опустошающей силы, что его жена, увидев его, воскликнула:
– Боже мой, Клод, тебе плохо?
Искренность этой заботы помешала Мори заговорить. Элен тревожилась за него, может быть, и не с тем восхитительным и животным ужасом, в котором он видел ее несколько часов назад, но все же со взволнованной, внимательной нежностью. Усвоенная им привычка успокаивать ее, всегда и прежде всего ее, автоматически сработала в Клоде, несмотря на его страдание, несмотря на крушение его внутреннего мира.
– Ничего страшного, – сказал он. – Я переутомился из-за приготовлений к отъезду. Я был бы плохим командиром эскадрильи.
Уступив одной своей основной наклонности, Клод не смог устоять и перед другой, может быть еще более властной: понять и через понимание неизбежно оправдать.
Поведение молодой женщины помогло ему в этом. Она склонила к нему свои обнаженные хрупкие плечи, свою тонкую, невинную, незащищенную шею.
Разве Элен, такая юная, была виновата в том, что увлеклась такой же юностью? Если обаяние, жизненная сила, смелость и приветливость Эрбийона, чья власть ему так хорошо была известна, подействовала на Элен, которую, женившись на ней, он неправомерно лишил всех этих благ? И не естественно ли, что стажер полюбил его жену, эту ни на какую другую не похожую женщину? Кто их соединил, если не он сам?
Клод был достаточно зрелым, достаточно гуманным, чтобы суметь не презирать Эрбийона за его слабость и даже не осуждать его. Возможно, если бы Элен смогла его полюбить с такой же силой, он поступил бы точно так же…
Мори дошел до той степени самоотречения, вселенского сострадания, которое сродни мучительному блаженству. Он решил пройти весь путь до конца.
– Думаю, – сказал он, – Эрбийон не уедет с нами. Он узнал через приятеля о месте инструктора и попросил у Тели эту должность.
– Что ответил капитан? – спросила молодая женщина.
– Дал свое согласие. Он не мог поступить иначе.
Элен промолчала. Да и что она могла сказать, чтобы не выдать своего счастья?
– Я посплю на диване в другой комнате, – пробормотал Клод. – Мне нужно вставать рано, и я не хочу тебя будить.
При виде своего мужа, который вышел более неуклюже, чем обычно, Элен пронзило угрызение совести, похожее на ожог. Однако ей слишком нужна была ее победа, к которой она так стремилась, за которую столько сражалась, что не могла дать ей ускользнуть.
«Клод… он-то уйдет от опасности», – подумала она с ложной уверенностью.
Молодая женщина упаковывала свои чемоданы, когда вошел капитан.
– Я счастлива с вами познакомиться, – сказала Элен Мори. – Клод и его товарищи мне столько о вас рассказывали.
Тели молча внимательно смотрел на нее. Элен ощутила легкое чувство беспокойства, которое не смогла объяснить.
– Вы, наверно, хотели видеть Клода? – продолжала она. – Его нет.
– Он в парке машин, я это знаю, – сказал Тели. – Речь идет не о нем, а об Эрбийоне.
– Я не понимаю… – пробормотала Элен.
Тели поспешил продолжить, как будто не слышал ее слов:
– Я хочу извиниться, мадам, раз и навсегда. Если я и пришел, то только потому, что должен был это сделать. Я в курсе всего… да, всего, поймите меня правильно.
– Это Жан вам…
– Нет. Вчерашний вечерний дозор.
Молодая женщина глубоко вздохнула и с вызовом заявила:
– Теперь это не имеет значения. Жан спасен.
– Несомненно, – произнес Тели, все тем же тоном. – Только не так, как вы думаете…
Он заметил, что молодая женщина ушла в себя, вкрадчиво вздрогнула, как животное, готовящееся к защите, и сказал, чуть заметно встряхнув головой:
– Не считайте меня врагом. Слишком поздно.
– Что вы хотите сказать? – воскликнула Элен. – Что приняли его обратно?
– Ни я, и никто другой. Он пришел в себя… Вот и все.
– Это неправда… Это невозможно. Вы ему отказали! Вы не имеете права!
– Мне не в чем было ему отказывать. Он разорвал листок без моей просьбы.
– После того, как мне пообещал… после… А я-то, наконец, поверила, что он меня любит.
– О! Он вас любит, – сказал Тели, – в этом вы можете быть уверены. Даже больше, чем я мог предположить.
Молодая женщина ответила слишком едким, болезненным смешком.
На лице капитана появилось выражение изумления, неверия.
– Неужели вы действительно рассчитывали увлечь его за собой? – спросил он. – Заставить его отказаться…
– От чего? От эскадрильи?… От вас?… От своей чести?… От экипажа! Избавьте меня от этих пышных речей! Ваши усилия пропали бы даром, он идет на смерть и бросает меня, меня, которая его любит… Я не пойму, не приму и никогда этого не прощу.
В отличие от того, что сделал Эрбийон, Тели не стал пытаться доказывать, убеждать. Он был слишком проницателен и слишком мудр для того, чтобы не увидеть, что настоящая, подлинная женщина (а та, что сейчас стояла перед ним, являлась таковой до мозга костей) жила под другими светилами – несовместимыми с их. Между их чувствами и их законами не существовало единой меры. По принуждению она могла подчиниться мужским правилам. В глубине же души она не смирилась бы с ними никогда.
Именно с учетом этого капитан попытался убедить ее, чтобы добиться своей двойной цели, приведшей его к ней: избежать всплеска эмоций, к которому в своем страдании, как он ощущал, молодая женщина была уже очень близка; помешать тому, чтобы стажер вернулся к сражению подточенный, ослабленный той горечью, которую он оставил бы позади себя.
Не позволяя молодой женщине разразиться жалобами и угрозами, он сказал:
– Не жалейте о том, что проиграли. Поступив, как вы хотели, Эрбийон одним ударом разрушил бы свое чувство к вам.
– Ну конечно! – воскликнула Элен все с тем же прерывистым смешком, какой вырвался у нее несколько секунд назад. – Ну конечно, если бы он оказался вдали от вас, принадлежал целиком и полностью мне, я бы уж сумела…
Тели прервал ее своим самым убедительным голосом:
– Как же вы ошибаетесь! Сделайте над собой усилие. Не закрывайте глаза на правду. Подумайте: Эрбийона больше не отвлекают ни его товарищи, ни наше движение, ни риск. Он постоянно наедине с собой. Только тогда он отдает себе полный отчет в своей слабости. Каждое утро, каждый вечер газеты пишут о фронте, о нас… поддерживают, увеличивают в нем стыд, растравляют его рану. И все это оборачивается против вас. Против вас, поскольку вы являетесь причиной этого, свидетелем. Он начинает вас ненавидеть…
– Довольно, прошу вас… довольно! – сказала вдруг молодая женщина.
Она слабо подняла руки, словно желая защититься. Она уже слышала не капитана, а голос своих собственных сомнений, своих собственных опасений, которые ей с таким трудом удалось заглушить во время только что прошедшей бессонной ночи. Она слишком хорошо знала Эрбийона, чтобы не содрогаться при мысли, что, обеспечив ему жизнь, может убить его любовь.
– Эрбийон ни за что не сможет вас простить, – продолжал капитан. – Поэтому как только он встретит другую женщину, которая ничего не знает ни о нем, ни о его бегстве, которая не напоминает ему о нем непрестанно, он вас бросит… Он полюбит ее со всем своим необузданным гневом, направленным против вас, который будет питать его всю оставшуюся жизнь.
– Вы тоже об этом подумали! – воскликнула Дениза. – Умоляю вас, говорите без обиняков. Не пытайтесь меня утешить, это слишком важно. Вы в этом уверены?
– Клянусь своей эскадрильей, – ответил капитан.
Руки молодой женщины обвисли по бокам, бесполезные, неподвижные.
– Тогда все хорошо, – прошептала она с пустым, почти остекленевшим взглядом.
Она не услышала, как Те ли вышел.
Машины, грузовики, тракторы выстроились цепочкой по правой стороне дороги, которая вела из Баи на запад. Водители в последний раз крутили пусковые рукоятки, чтобы заставить завестись упрямые моторы. Жители городка приветствовали знакомых офицеров. Молодые работницы улыбались солдатам.
Мори отстранился от своей жены.
– Пиши мне регулярно, каждый день, Клод, – взмолилась она. – Я так боюсь!
– Не стоит, – сказал Мори. – Мы привыкли, ты ведь знаешь. Особенно если наблюдателем будет Эрбийон, у нас есть все шансы остаться в живых.
Дневальный подошел, чтобы предупредить Клода, что капитан ждет его в своей машине. Мори подошел к Элен. Они молча поцеловались. Большими неуклюжими прыжками Клод догнал Тели.
Молодая женщина стала медленно вглядываться в вереницу машин. Единственное, чего она хотела, это увидеть лицо Эрбийона. После разговора с Тели она не пыталась отыскать стажера. Она испугалась самой себя, последней попытки, которую рна могла бы непроизвольно предпринять, чтобы убедить его остаться. Она с минуты на минуту откладывала прощание. К отправлению у нее больше не было ни сил, ни решимости.
Внезапно с обочины дороги выскочил Эрбийон.
– Дениза, наконец-то! – воскликнул он. – Я искал тебя все утро, ты скрывалась. Ты так сильно обижена на меня? Но я не мог, я не мог… Прости меня…
Слезы подступили к глазам Денизы. Но не те, которых она опасалась. Они были ласковыми, благотворными, милосердными, потому что их источником была любовь, а ей иногда знакомо самоотречение.
– Мой бедный малыш, – прошептала она. – Иди, раз ты этого хочешь, раз ты чувствуешь, что так надо. Я буду тебя ждать. Я больше не заставлю тебя страдать, будь спокоен…
Если бы ей нужна была награда, Дениза нашла бы ее в горячей радости и благодарности, озаривших лицо Эрбийона, лицо, внезапно изменившееся, вновь обретшее себя, детское и мужественное, готовое смеяться и жить.
– Ты храбрая! Ты прелесть! – воскликнул он. – Я люблю тебя, я тебя люблю! Пока…
Его машина уже проехала, и стажеру пришлось бегом догонять ее и взбираться на ходу. С подножки он весело помахал своей любовнице. Она этого не увидела. Она закрыла глаза.
Когда она их открыла, уже ехали, грузно трясясь по плохой дороге, грузовики. Вскоре густая пелена пыли покрыла эшелон.
Глава X
По прибытии они были встречены грохотом пушек. Отдаленный гул, призыв и угроза одновременно, стал строгим фоном для всех слов и жестов. На летном поле белели палатки; каждая должна была укрывать по одному экипажу.
Войдя в свою, где две походные кровати располагались бок о бок, Эрбийон подумал, что его близость с Мори станет более тесной. Однако он абстрагировался от чувства неловкости, которое внушала ему эта мысль. В такое время некогда было заниматься личными проблемами. Необходимо было сохранить все свои силы ради выполнения задачи, которая заявляла о себе глухим рокотом, доносившимся из-за горизонта.
Эрбийон встретил Тели, возвращавшегося из нового штаба. Никогда молодой человек не видел у капитана более красивого лица. Огонь во взгляде, стремительность всего тела выдавали радость напряжения, борьбы.
– Как мне повезло! – воскликнул Тели. – Выйти из увольнения, чтобы сразу же подоспела такая работенка!
Увидев в волнении стажера отражение своего собственного, он добавил:
– Ты доволен, а, новичок?
Внезапно он стал серьезным:
– Открывай пошире глаза, – сказал он. – Ты еще не знаешь, что такое участок в огне.
Тень омрачила его взгляд, как если бы он заранее присутствовал при массовом убийстве товарищей. Он произнес таким робким голосом, что Жан еле его узнал:
– Помни об одном, Эрбийон. Я человек очень верующий. Если случится так, что я не вернусь, пусть устроят отпевание.
Не дав молодому человеку времени ответить, он побежал к своему самолету. Он первым отправлялся знакомиться с фронтом.
Когда он вернулся, свет незаметно уже начал угасать. Стол установили на свежем воздухе и поужинали консервами, так как повар должен был прибыть только на следующий день вместе с передвижной кухней. За едой Тели распределил обязанности. Два самолета каждое утро должны были наблюдать за продвижением и работами противника, три – обеспечивать регулирование, два – осуществлять вечернее патрулирование. Наконец, один экипаж должен был находиться в постоянной боевой готовности, чтобы выполнить срочный вылет.
Эрбийону и Мори пришлось приступить к наблюдению на день раньше, чем предполагалось по графику. Накануне Шаренсоль и Брюлар не вернулись.
Стажер бродил по наскоро расчищенному полю среди медового цвета колосков и думал об уже совершенных им над новым фронтом полетах. Они прошли спокойно, несмотря на опасно точную стрельбу одной батареи, окопавшейся неподалеку от Марны. Однако подстерегавшая экипаж скрытая опасность установила между Эрбийоном и Мори, причем более властно, чем когда бы то ни было, неуловимый обмен, благодаря которому их рефлексы, чувства и мысли срабатывали одновременно.
Эрбийон догадывался, что Мори дошел до той крайней стадии подозрения, когда все уже казалось возможным. Его рассудок еще сопротивлялся тому, что он считал физически невозможным; инстинкт же уже не сомневался. Молодой человек угадывал в Клоде страшную уверенность, о которой сам он, возможно, еще не знал, но которая запечатлелась на его лице печалью смертельно раненного животного.
Тень летящего самолета на поверхности земли изменила ход его мыслей. Виранс с Мишелем возвращались. Мягкость посадки продемонстрировала искусство пилота. Жан направился к аппарату, чтобы расспросить товарищей. Однако ни один из них из кабины не вылезал. Эрбийон позвал, но ответа не дождался. В глубине души встревожившись, он поднялся на подножку для пилота и вскрикнул. Руль, внутренние перегородки, кожаная подушка были залиты кровью, а обессилевший Виранс лежал на сиденье с закрытыми глазами. Взгляд молодого человека скользнул в кабину наблюдателя: на досках покоилось нечто вроде человеческой груды.
Рядом с этим зловещим самолетом, который, казалось, вернулся сам по себе, чтобы доставить два неподвижных тела, Эрбийон задрожал.
Позже стало известно, что Вирансу, с раздробленным осколком снаряда запястьем, хватило сил довести свой самолет с трупом на борту до летного поля, и как только колеса коснулись земли, он потерял сознание.
Нарбонн, которому предстояло вылетать, проворчал, нахмурив брови:
– Дурной заход.
Он твердо верил, в целом опыт подтверждал эту веру, что смерть, как и игра, любит серийность, тем не менее он весело махнул рукой пулеметчику Соргу, летевшему вместе с ним.
Прошел час. Вдруг Эрбийон вздрогнул, поднял голову. В небе, подернувшемся тонкой дымкой, ничего нельзя было различить, но тем не менее в воздухе слабо отдавался звук строчащих пулеметов.
– Мори! – позвал молодой человек.
Клод вылез из палатки и воскликнул:
– Да, там, наверху, идет бой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17