Какая-то странная сдержанность заставила меня медлить, чего-то стыдливо выжидать, но губы Франсуа были так настойчивы, что я приоткрыла рот, сливая его дыхание со своим. И последовавший за этим поцелуй ошеломил, оглушил меня своей глубиной – он вошел в тело, в кровь, казалось, проник до костей, до самых потаенных уголков плоти, и в то мгновение я была уверена, что уже отдалась Франсуа, а он овладел мною – этим одним-единственным поцелуем.
Так и не отвечая на мой вопрос, он сжал меня в объятиях так сильно, что я едва не задохнулась, чувствуя себя на удивление слабой и гибкой в его руках. Он мог лепить меня, изменять, как воск… И я подчинялась, поддавалась этим изменениям легко, с желанием, с томным упоением, которое уже давно хотела испытать.
Но вдруг все изменилось – исчезли и те недолгие ласки, и поцелуи; он шел к финалу, и я каким-то неведомым чувством поняла, что между нами не было гармонии, была лишь ее иллюзия, то, что я выдумала… А реальностью было только его досадное нетерпение, его тело, под тяжестью которого мои ноги раздвинулись, и его рука, которой он поспешно откидывал юбки моего домашнего платья. Под юбками у меня ничего не было. Я еще только хотела удержать его, а он уже попытался войти в меня. Ему это не удалось, ибо мое тело вряд ли было готово к такой спешке. Он попытался снова, с силой, которая сейчас не доставила мне ничего сладостного, вторгся в меня; мне оставалось лишь терпеть и недоумевать по поводу такой вопиющей глухоты и невнимания.
Я уже знала, что ничего не получится. Снова! Вернее, у него-то все будет в порядке, но не у меня. Он был на три лье впереди меня. Разумеется, я не могла поймать ритм, не могла следовать за ним, все мое тело было настроено на иной темп, а Франсуа не видел или не понимал того языка жестов, которым я пыталась объяснить ему свое положение. Высказывать свои чувства словами я не умела и не решалась, боясь причинить ему боль. Но так или иначе, чудо было разрушено, я ощущала лишь разочарование. Он двигался во мне, тяжело дыша сквозь стиснутые зубы; я закрыла глаза и запрокинула голову, зная, что он ничего мне не даст, но не желая, чтобы он понял это.
Все закончилось очень быстро, даже быстрее, чем обычно. По его телу еще пробегала дрожь, когда он вышел из меня, оставив то чувство пустоты и пронзительной неудовлетворенности, которое уже становилось для меня таким знакомым. А ведь нужно было лишь терпение, немного чуткости с его стороны и внимания, немного больше понятливости – и я была бы счастлива не только от присутствия Франсуа, но и от близости с ним.
Он лежал, откинувшись на спину, и его правая рука уже искала сигару. Ах, эта привычка курить в постели!.. Он снова ничего не понимает. Да неужели он так глух, неужели он так плохо чувствует меня, что не считает нужным сказать даже слово после того, что было, хоть поцеловать меня в знак благодарности – именно благодарности, ведь мне-то он пока ничего не дал!
– Чья это комната? – спросил он внезапно.
– Маркизы де Шатенуа, – проговорила я, стараясь, чтобы мой голос не выдал моих чувств.
Я все же ждала, что он скажет что-то еще. Ну хоть слово! И не об этой комнате, а о чем-то другом! Даже банальная фраза: «Я люблю вас, дорогая» – была бы для меня сейчас целительным бальзамом. Но он заговорил о совсем иных вещах.
– Я спешу, любовь моя, мне надо идти. В Бретонском клубе еще продолжается заседание, там обсуждают скопление войск вокруг Парижа. У меня, кроме того, назначена встреча с графом де Мирабо. Увы, я должен оставить вас.
Я слушала, не веря своим ушам. Чего я никак не ожидала, так это того, что Франсуа уйдет. Я полагала, он останется на всю ночь, мы сможем быть вместе, разговаривать о чем-нибудь приятном…
– Вы уходите? – спросила я пораженно.
Он взял в ладони мое лицо, наклонился, чтобы поцеловать в губы, но я с силой вырвалась.
– Оставьте это! Вы хотите меня уверить, что в полночь еще могут быть какие-то заседания?
Франсуа быстро надевал рубашку.
– Я говорю правду, дорогая, я понимаю ваше огорчение. Но у меня есть дела, и я должен идти. Не будьте эгоисткой.
– Что вы, я не эгоистка, – сказала я колко. – Напротив, я весьма польщена тем, что среди ваших важных дел вы нашли минуту и для меня…
Я не сказала вслух всего, что думала. Так, в перерыве между делами, забегают к шлюхам в бордель. Там все делается быстро, без лишних разговоров. Через пять минут посетитель снова свободен и может отправляться по делам. Получается, со мной поступают таким же образом.
Франсуа присел рядом со мной, поднес мою руку к губам, но я поспешно ее высвободила.
– На вашем месте, сударь, я бы поторопилась. Дела не станут ждать.
– Сюзанна, а что, если мы завтра вместе поедем в Париж? Я взглянула на него недоверчиво и раздраженно.
– В Париж?
– Вы давно не виделись с сыном. Завтра я могу вас сопровождать.
Эти слова разом смыли всю обиду, которую я чувствовала к нему. Франсуа помнил о Жанно, он сам предлагал мне увидеться с сыном, стало быть, он понимал, как я истосковалась… Ну, разумеется, он понимает меня! То, что произошло сегодня, – всего лишь маленькое любовное недоразумение. Мне не следует устраивать сцены и дуться.
– В Париже сейчас опасно появляться в карете. Подыщите себе платье попроще, а я найду способ, как нам добраться до столицы. Мы несколько часов будем вместе… Ну, вы простили меня?
Закрыв глаза, я обвила руками его шею. Какой же он сильный и добрый, как я люблю его! Кроме Жанно, у меня нет человека дороже.
– Франсуа, я вела себя как идиотка. Я должна была понять, что вы несвободны, что у вас есть обязанности… Но ведь наступит время, когда мы будем счастливы, правда?
– Значит, мы едем завтра в Париж, не так ли? Я молча кивнула, не сводя с него глаз.
– Я буду ждать вас в полдень у отеля «Ренар» на улице Сент-Элизабет.
Я прижалась к его груди, порывисто вдохнула такой знакомый запах сигар:
– Если бы вы знали, как мне хочется видеться с вами иначе, а не так, урывками… Я бы хотела открыто, у всех на глазах подойти к вам, взять за руку и не бояться при этом оскандалиться или стать предметом сплетен… Я бы так хотела всегда быть с вами, Франсуа, – быть вашей женой, любовницей, служанкой, кем угодно, лишь бы рядом с вами!
Он ласково гладил мои волосы, осыпал поцелуями лицо, но ничего не отвечал. Я поняла, что говорю глупости. Нас так многое разделяет. Мой муж, например, – ведь от него никуда не деться. А положение Франсуа в Собрании! Мы стали людьми из разных политических лагерей, и общество вряд ли воспримет нашу связь с пониманием.
– Вы все еще любите меня? – прошептала я, и голос у меня дрожал.
– С каждой минутой все больше, радость моя.
Когда он ушел, я была уже почти счастлива. Причина недоразумений в том, что наши характеры еще не притерлись, мы не привыкли друг к другу, у нас не было на это времени. Но между нами существует любовь, и это чувство поможет нам достичь взаимопонимания.
И все же – хотя мне и не хотелось об этом думать – я не могла не признать, что Франсуа любит меня чуть-чуть не так, как мне бы хотелось.
3
День 12 июля, понедельник, оказался не таким погожим, как вчера, и солнце светило не так ярко; на небе собирались белые перистые облака. Однако ничто не предвещало дождя, и день был светлый и чистый.
За ночь я достаточно надумалась о своем сыне и проклинала себя за то, что не поехала в Париж сразу же. Вчера Неккер был отправлен в отставку – что, если по этой причине на улицах Парижа, как во времена Фронды, будут возведены баррикады и начнется стрельба? Я дрожала от страха, думая об этом. Мне надо было как можно скорее увидеть Жанно, убедиться, что с ним все в порядке.
На улицу Сент-Элизабет я пришла гораздо раньше, чем было условлено. На мне было простое светло-серое платье, скромная шляпка с прозрачной вуалью; я не надела ни одного украшения, если не считать крошечных золотых сережек в ушах, – словом, я сделала все, как говорил Франсуа. Меня никто бы не узнал в этом наряде. Но долго ли мне еще придется скрывать свое имя, как преступнице?
Франсуа появился ровно в полдень, как мы договорились.
– Пойдемте, – сказал он, – там, за углом, я оставил повозку.
– Повозку?! – переспросила я в ужасе. – Я буду ехать в повозке?
– А чего же вы хотели?
– Ну, я… я надеялась, по крайней мере, что вы найдете для меня извозчичью карету.
Франсуа смотрел на меня насмешливо.
– Мне кажется, вам не приходится выбирать. В Версале такая суматоха, что трудно найти даже повозку. Сомневаюсь, что вам предоставят что-то лучшее даже ради ваших прекрасных глаз.
Он повернулся на каблуках и быстро пошел по улице. Мне не оставалось ничего другого, как пойти следом.
– Что происходит в Париже? – спросила я, едва поспевая за ним. – Как вы думаете, моим детям ничто не грозит?
– Ничто.
– О, Франсуа! – я крепко схватила его за руку. – Вы действительно так думаете? Я хотела бы перевезти их в Версаль.
– К чему развращать детей в столь раннем возрасте? Они будут намного счастливее, если никогда не увидят этого сборища интриганов и шлюх.
Меня занимали иные мысли, и я не обращала внимания на эти крайне нелюбезные слова, хотя была с ним совсем не согласна.
– Но ведь толпы могут напасть на домик, где живут дети!
– Домик они не тронут. Толпы скорее нападут на Версаль.
Он помог мне усесться в повозку, и в это мгновение я обратила внимание на его костюм: синий камзол с двумя рядами пуговиц, жилет с вертикальными красными полосами, серые кюлоты, белые чулки, скромный галстук без кружев… Эта одежда делала его похожим на мелкого клерка или начинающего адвоката. Мне это не понравилось. Я не хотела, чтобы человека, которого я люблю, принимали за какого-то мелкого судейского…
– Ну, а вы-то, вы зачем так вырядились? Вы же депутат!
– Депутату тоже не мешает быть чуть-чуть похожим на сословие, от которого его избрали.
Он взглянул на меня и улыбнулся:
– Ну, не дуйтесь! Подумайте лучше о том, как трудно нам будет попасть в Париж…
– Почему?
– Потому что вокруг Парижа нынче, как я полагаю, собраны войска, и мне неизвестно, открыты ли заставы. Кроме того, на городских улицах наверняка творится что-то невообразимое, и нам будет стоить больших усилий добраться до вашего заветного домика… Но ведь так интереснее, не правда ли?
– Не знаю, как вам, – осторожно отвечала я, – однако мне не хотелось бы оказаться в гуще толпы, подобной той, что три месяца назад разгромила дома Ревельона и Анрио.
– О-о, дорогая! Нынешняя толпа во сто крат решительнее.
– Ваши слова нисколько не успокаивают меня, Франсуа.
– Не волнуйтесь. Никому не удастся узнать в вас знаменитую принцессу д'Энен де Сен-Клер, статс-даму Австриячки…
Он произнес это с такой холодной иронией, что я вздрогнула. Что он хотел сказать? Может быть, хотел напомнить, что мое имя, как имена всех женщин, приближенных к королеве, на улицах Парижа предается проклятиям?
Подавленная тоном Франсуа, я больше не разговаривала, молча наблюдая за дорогой. Повозка подскакивала на камнях, дребезжа, миновала Севрский мост. Запах пепла почувствовался в воздухе. Я подняла голову.
Огромный столб дыма клубился над Севрской заставой. Ветер нес золу и пепел прямо нам в лицо. Синее летнее небо окрасилось и затянулось темной пеленой, слегка светлеющей у самого своего верха и угольно-черной внизу. Сквозь дым вспыхивали языки пламени. Оглянувшись на запад, я заметила над заставой Сен-Клу такое же темно-алое зарево.
– Что это такое? – прошептала я испуганно.
– Вы разве сами не видите? Парижане жгут заставы. Это тоже протест против отставки Жака Неккера.
Эти слова меня рассмешили, несмотря на то, что я была слегка испугана. Жечь заставы для того, чтобы выразить протест и поддержать отставного министра…
– Протест против отставки Неккера, – повторила я насмешливо. – Скажите лучше, что вашей черни больше всего хочется, чтобы вино и ром были дешевы, поэтому-то они и жгут заставы – ведь на заставах взимаются пошлины за товары, ввозимые в город. Я так полагаю. И моя догадка верна – смотрите, сколько здесь пьяных…
Пьяных и тянущих вино здесь действительно было великое множество. Те, что еще держались на ногах, подходили к королевским гвардейцам, которые пока ни во что не вмешивались и не защищали заставы, и уговаривали их присоединяться к третьему сословию.
– Вы, похоже, горой стоите за Старый порядок, – язвительно отозвался Франсуа. – Вы, наверное, просто слепы, если не видите, что начинается революция.
– Я не вижу, – парировала я в том же тоне, – да, я не вижу никакой революции, я вижу только мятеж, который приведет всех, кто в нем участвует, на виселицу.
– Похоже, вы и меня туда отправили бы, а, моя дорогая? Этот вопрос был так нелеп, что я даже не стала отвечать.
Франсуа – единственный в лагере мятежников, кого я люблю. Ради него… честное слово, ради него, если он потребует, я буду стараться смотреть на мир глазами Собрания.
Париж бурлил… Из узких маленьких улочек толпы оборванных злых людей направлялись в Пале-Рояль и к Ратуше. Из обрывков разговоров я поняла, что горожане уже знают об отставке Неккера, и теперь ничто, казалось, не могло остановить этого мощного людского потока, выплеснувшегося на парижские бульвары.
Никто и не думал заниматься обычной будничной работой. Прекратился ремонт дорог: каменщики ушли митинговать, захватив с собой ломики и бросив неубранными груды щебня и вывороченного из брусчатки камня.
Все лавки и магазины были заперты, окна закрыты железными жалюзи – видимо, лавочники опасались ограблений и нападений со стороны многочисленных групп людей, одетых в лохмотья. Полиция стояла вдоль домов и не вмешивалась ни во что.
На площади Карусель, проезжая мимо своего отеля, я заметила, что два окна на первом этаже выбиты. Стало быть, и мой дом вызывал у кого-то ненависть. Хорошо еще, что Жанно со своей нянькой и Авророй находятся совсем в другом месте.
Мы выехали на улицу Шартр, и по мере приближения к Пале-Рояль ропот толпы, окружавшей нашу повозку, становился все громче, гневнее и возмущеннее. И чем больше подходило бродяг и оборванцев, тем громче становился крик.
Одно слово повторялось чаще других: «Заговор, заговор!»
Кричали иногда сущую чепуху, выдумывали всякие небылицы:
– Австриячка подложила мину под Национальное собрание, есть свидетели, которые это видели!
– Австрийская шлюха и ее прихвостень граф д'Артуа хотят взорвать весь Париж, а тех, кто уцелеет, сослать на галеры.
Мне стало казаться, что мы едем совсем не туда, куда следует, и я потянула Франсуа за рукав:
– Куда вы направляетесь? Мне нет нужды заезжать в Пале-Рояль. Вы же знаете, где живет мой сын…
– Знаю.
– Так почему же едете в Пале-Рояль?
– Это же нам по дороге, дорогая! Я – депутат, и мне не мешает послушать, что говорят в самом сердце Парижа о дворе!
– Черт побери! – возмутилась я. – Да вы хоть понимаете, какой опасности я подвергаюсь?
– Никакой опасности нет. Вас никто не узнает. Как мне кажется, в то время, когда вы блистали при дворе, вы не слишком утруждали себя знакомством с простым народом.
– Народом! – повторила я с горечью. – Порядочные люди сидят сейчас дома и молят Бога о том, чтобы хоть какая-то власть была восстановлена!
Я видела, что, несмотря на мои возражения, Франсуа не отказался от своего решения. Он только повернулся ко мне и сказал уже гораздо ласковее:
– Успокойтесь. Вы так дороги для меня, Сюз, я головой отвечаю за вашу безопасность.
Я промолчала, мрачно глядя в сторону.
Пале-Рояль гудел от криков и страстных призывов, сильнейшее брожение усиливалось с каждой минутой. Люди без определенных занятий, бродяги, вульгарные рыночные торговки – словом, всякий сброд с разнузданными страстями и исступленной ненавистью к каждому, кто был выше по положению и умнее, заполнил все галереи и кафе, жадно внимал каждому выступлению и разражался шквалом диких аплодисментов. Здесь было мало людей, одетых прилично или хотя бы опрятно, а еще меньше тех, кто умел говорить красноречиво и грамотно, но, если такие и были, они настолько подпадали под настроение толпы, так пропитывались пароксизмами ненависти, что выглядели ничуть не лучше остальных.
– Войска стоят под Парижем и в Сен-Клу!
– Завтра королевские гвардейцы вступят в Париж и парижане будут отданы на расправу иностранным наемникам!
Я брезгливо оглядывалась по сторонам. Запахи немытых тел, пота, водки и чеснока душили меня. Мне становилось страшно. Гневные, а то и озверелые лица, полные сатанинской злобы, ненормально блестящие глаза, дергающиеся, прыгающие губы и крик, крик без конца… Я не привыкла к такому. Страх сдавил мне горло: я боялась, что во мне узнают аристократку и обвинят во всех смертных грехах.
Я схватила руку Франсуа, решив ни за что ее не отпускать, и мне стало немного спокойнее. Мы остановились у кафе, где человек восемьсот жадно слушали какого-то молодого человека, взобравшегося на стол.
1 2 3 4
Так и не отвечая на мой вопрос, он сжал меня в объятиях так сильно, что я едва не задохнулась, чувствуя себя на удивление слабой и гибкой в его руках. Он мог лепить меня, изменять, как воск… И я подчинялась, поддавалась этим изменениям легко, с желанием, с томным упоением, которое уже давно хотела испытать.
Но вдруг все изменилось – исчезли и те недолгие ласки, и поцелуи; он шел к финалу, и я каким-то неведомым чувством поняла, что между нами не было гармонии, была лишь ее иллюзия, то, что я выдумала… А реальностью было только его досадное нетерпение, его тело, под тяжестью которого мои ноги раздвинулись, и его рука, которой он поспешно откидывал юбки моего домашнего платья. Под юбками у меня ничего не было. Я еще только хотела удержать его, а он уже попытался войти в меня. Ему это не удалось, ибо мое тело вряд ли было готово к такой спешке. Он попытался снова, с силой, которая сейчас не доставила мне ничего сладостного, вторгся в меня; мне оставалось лишь терпеть и недоумевать по поводу такой вопиющей глухоты и невнимания.
Я уже знала, что ничего не получится. Снова! Вернее, у него-то все будет в порядке, но не у меня. Он был на три лье впереди меня. Разумеется, я не могла поймать ритм, не могла следовать за ним, все мое тело было настроено на иной темп, а Франсуа не видел или не понимал того языка жестов, которым я пыталась объяснить ему свое положение. Высказывать свои чувства словами я не умела и не решалась, боясь причинить ему боль. Но так или иначе, чудо было разрушено, я ощущала лишь разочарование. Он двигался во мне, тяжело дыша сквозь стиснутые зубы; я закрыла глаза и запрокинула голову, зная, что он ничего мне не даст, но не желая, чтобы он понял это.
Все закончилось очень быстро, даже быстрее, чем обычно. По его телу еще пробегала дрожь, когда он вышел из меня, оставив то чувство пустоты и пронзительной неудовлетворенности, которое уже становилось для меня таким знакомым. А ведь нужно было лишь терпение, немного чуткости с его стороны и внимания, немного больше понятливости – и я была бы счастлива не только от присутствия Франсуа, но и от близости с ним.
Он лежал, откинувшись на спину, и его правая рука уже искала сигару. Ах, эта привычка курить в постели!.. Он снова ничего не понимает. Да неужели он так глух, неужели он так плохо чувствует меня, что не считает нужным сказать даже слово после того, что было, хоть поцеловать меня в знак благодарности – именно благодарности, ведь мне-то он пока ничего не дал!
– Чья это комната? – спросил он внезапно.
– Маркизы де Шатенуа, – проговорила я, стараясь, чтобы мой голос не выдал моих чувств.
Я все же ждала, что он скажет что-то еще. Ну хоть слово! И не об этой комнате, а о чем-то другом! Даже банальная фраза: «Я люблю вас, дорогая» – была бы для меня сейчас целительным бальзамом. Но он заговорил о совсем иных вещах.
– Я спешу, любовь моя, мне надо идти. В Бретонском клубе еще продолжается заседание, там обсуждают скопление войск вокруг Парижа. У меня, кроме того, назначена встреча с графом де Мирабо. Увы, я должен оставить вас.
Я слушала, не веря своим ушам. Чего я никак не ожидала, так это того, что Франсуа уйдет. Я полагала, он останется на всю ночь, мы сможем быть вместе, разговаривать о чем-нибудь приятном…
– Вы уходите? – спросила я пораженно.
Он взял в ладони мое лицо, наклонился, чтобы поцеловать в губы, но я с силой вырвалась.
– Оставьте это! Вы хотите меня уверить, что в полночь еще могут быть какие-то заседания?
Франсуа быстро надевал рубашку.
– Я говорю правду, дорогая, я понимаю ваше огорчение. Но у меня есть дела, и я должен идти. Не будьте эгоисткой.
– Что вы, я не эгоистка, – сказала я колко. – Напротив, я весьма польщена тем, что среди ваших важных дел вы нашли минуту и для меня…
Я не сказала вслух всего, что думала. Так, в перерыве между делами, забегают к шлюхам в бордель. Там все делается быстро, без лишних разговоров. Через пять минут посетитель снова свободен и может отправляться по делам. Получается, со мной поступают таким же образом.
Франсуа присел рядом со мной, поднес мою руку к губам, но я поспешно ее высвободила.
– На вашем месте, сударь, я бы поторопилась. Дела не станут ждать.
– Сюзанна, а что, если мы завтра вместе поедем в Париж? Я взглянула на него недоверчиво и раздраженно.
– В Париж?
– Вы давно не виделись с сыном. Завтра я могу вас сопровождать.
Эти слова разом смыли всю обиду, которую я чувствовала к нему. Франсуа помнил о Жанно, он сам предлагал мне увидеться с сыном, стало быть, он понимал, как я истосковалась… Ну, разумеется, он понимает меня! То, что произошло сегодня, – всего лишь маленькое любовное недоразумение. Мне не следует устраивать сцены и дуться.
– В Париже сейчас опасно появляться в карете. Подыщите себе платье попроще, а я найду способ, как нам добраться до столицы. Мы несколько часов будем вместе… Ну, вы простили меня?
Закрыв глаза, я обвила руками его шею. Какой же он сильный и добрый, как я люблю его! Кроме Жанно, у меня нет человека дороже.
– Франсуа, я вела себя как идиотка. Я должна была понять, что вы несвободны, что у вас есть обязанности… Но ведь наступит время, когда мы будем счастливы, правда?
– Значит, мы едем завтра в Париж, не так ли? Я молча кивнула, не сводя с него глаз.
– Я буду ждать вас в полдень у отеля «Ренар» на улице Сент-Элизабет.
Я прижалась к его груди, порывисто вдохнула такой знакомый запах сигар:
– Если бы вы знали, как мне хочется видеться с вами иначе, а не так, урывками… Я бы хотела открыто, у всех на глазах подойти к вам, взять за руку и не бояться при этом оскандалиться или стать предметом сплетен… Я бы так хотела всегда быть с вами, Франсуа, – быть вашей женой, любовницей, служанкой, кем угодно, лишь бы рядом с вами!
Он ласково гладил мои волосы, осыпал поцелуями лицо, но ничего не отвечал. Я поняла, что говорю глупости. Нас так многое разделяет. Мой муж, например, – ведь от него никуда не деться. А положение Франсуа в Собрании! Мы стали людьми из разных политических лагерей, и общество вряд ли воспримет нашу связь с пониманием.
– Вы все еще любите меня? – прошептала я, и голос у меня дрожал.
– С каждой минутой все больше, радость моя.
Когда он ушел, я была уже почти счастлива. Причина недоразумений в том, что наши характеры еще не притерлись, мы не привыкли друг к другу, у нас не было на это времени. Но между нами существует любовь, и это чувство поможет нам достичь взаимопонимания.
И все же – хотя мне и не хотелось об этом думать – я не могла не признать, что Франсуа любит меня чуть-чуть не так, как мне бы хотелось.
3
День 12 июля, понедельник, оказался не таким погожим, как вчера, и солнце светило не так ярко; на небе собирались белые перистые облака. Однако ничто не предвещало дождя, и день был светлый и чистый.
За ночь я достаточно надумалась о своем сыне и проклинала себя за то, что не поехала в Париж сразу же. Вчера Неккер был отправлен в отставку – что, если по этой причине на улицах Парижа, как во времена Фронды, будут возведены баррикады и начнется стрельба? Я дрожала от страха, думая об этом. Мне надо было как можно скорее увидеть Жанно, убедиться, что с ним все в порядке.
На улицу Сент-Элизабет я пришла гораздо раньше, чем было условлено. На мне было простое светло-серое платье, скромная шляпка с прозрачной вуалью; я не надела ни одного украшения, если не считать крошечных золотых сережек в ушах, – словом, я сделала все, как говорил Франсуа. Меня никто бы не узнал в этом наряде. Но долго ли мне еще придется скрывать свое имя, как преступнице?
Франсуа появился ровно в полдень, как мы договорились.
– Пойдемте, – сказал он, – там, за углом, я оставил повозку.
– Повозку?! – переспросила я в ужасе. – Я буду ехать в повозке?
– А чего же вы хотели?
– Ну, я… я надеялась, по крайней мере, что вы найдете для меня извозчичью карету.
Франсуа смотрел на меня насмешливо.
– Мне кажется, вам не приходится выбирать. В Версале такая суматоха, что трудно найти даже повозку. Сомневаюсь, что вам предоставят что-то лучшее даже ради ваших прекрасных глаз.
Он повернулся на каблуках и быстро пошел по улице. Мне не оставалось ничего другого, как пойти следом.
– Что происходит в Париже? – спросила я, едва поспевая за ним. – Как вы думаете, моим детям ничто не грозит?
– Ничто.
– О, Франсуа! – я крепко схватила его за руку. – Вы действительно так думаете? Я хотела бы перевезти их в Версаль.
– К чему развращать детей в столь раннем возрасте? Они будут намного счастливее, если никогда не увидят этого сборища интриганов и шлюх.
Меня занимали иные мысли, и я не обращала внимания на эти крайне нелюбезные слова, хотя была с ним совсем не согласна.
– Но ведь толпы могут напасть на домик, где живут дети!
– Домик они не тронут. Толпы скорее нападут на Версаль.
Он помог мне усесться в повозку, и в это мгновение я обратила внимание на его костюм: синий камзол с двумя рядами пуговиц, жилет с вертикальными красными полосами, серые кюлоты, белые чулки, скромный галстук без кружев… Эта одежда делала его похожим на мелкого клерка или начинающего адвоката. Мне это не понравилось. Я не хотела, чтобы человека, которого я люблю, принимали за какого-то мелкого судейского…
– Ну, а вы-то, вы зачем так вырядились? Вы же депутат!
– Депутату тоже не мешает быть чуть-чуть похожим на сословие, от которого его избрали.
Он взглянул на меня и улыбнулся:
– Ну, не дуйтесь! Подумайте лучше о том, как трудно нам будет попасть в Париж…
– Почему?
– Потому что вокруг Парижа нынче, как я полагаю, собраны войска, и мне неизвестно, открыты ли заставы. Кроме того, на городских улицах наверняка творится что-то невообразимое, и нам будет стоить больших усилий добраться до вашего заветного домика… Но ведь так интереснее, не правда ли?
– Не знаю, как вам, – осторожно отвечала я, – однако мне не хотелось бы оказаться в гуще толпы, подобной той, что три месяца назад разгромила дома Ревельона и Анрио.
– О-о, дорогая! Нынешняя толпа во сто крат решительнее.
– Ваши слова нисколько не успокаивают меня, Франсуа.
– Не волнуйтесь. Никому не удастся узнать в вас знаменитую принцессу д'Энен де Сен-Клер, статс-даму Австриячки…
Он произнес это с такой холодной иронией, что я вздрогнула. Что он хотел сказать? Может быть, хотел напомнить, что мое имя, как имена всех женщин, приближенных к королеве, на улицах Парижа предается проклятиям?
Подавленная тоном Франсуа, я больше не разговаривала, молча наблюдая за дорогой. Повозка подскакивала на камнях, дребезжа, миновала Севрский мост. Запах пепла почувствовался в воздухе. Я подняла голову.
Огромный столб дыма клубился над Севрской заставой. Ветер нес золу и пепел прямо нам в лицо. Синее летнее небо окрасилось и затянулось темной пеленой, слегка светлеющей у самого своего верха и угольно-черной внизу. Сквозь дым вспыхивали языки пламени. Оглянувшись на запад, я заметила над заставой Сен-Клу такое же темно-алое зарево.
– Что это такое? – прошептала я испуганно.
– Вы разве сами не видите? Парижане жгут заставы. Это тоже протест против отставки Жака Неккера.
Эти слова меня рассмешили, несмотря на то, что я была слегка испугана. Жечь заставы для того, чтобы выразить протест и поддержать отставного министра…
– Протест против отставки Неккера, – повторила я насмешливо. – Скажите лучше, что вашей черни больше всего хочется, чтобы вино и ром были дешевы, поэтому-то они и жгут заставы – ведь на заставах взимаются пошлины за товары, ввозимые в город. Я так полагаю. И моя догадка верна – смотрите, сколько здесь пьяных…
Пьяных и тянущих вино здесь действительно было великое множество. Те, что еще держались на ногах, подходили к королевским гвардейцам, которые пока ни во что не вмешивались и не защищали заставы, и уговаривали их присоединяться к третьему сословию.
– Вы, похоже, горой стоите за Старый порядок, – язвительно отозвался Франсуа. – Вы, наверное, просто слепы, если не видите, что начинается революция.
– Я не вижу, – парировала я в том же тоне, – да, я не вижу никакой революции, я вижу только мятеж, который приведет всех, кто в нем участвует, на виселицу.
– Похоже, вы и меня туда отправили бы, а, моя дорогая? Этот вопрос был так нелеп, что я даже не стала отвечать.
Франсуа – единственный в лагере мятежников, кого я люблю. Ради него… честное слово, ради него, если он потребует, я буду стараться смотреть на мир глазами Собрания.
Париж бурлил… Из узких маленьких улочек толпы оборванных злых людей направлялись в Пале-Рояль и к Ратуше. Из обрывков разговоров я поняла, что горожане уже знают об отставке Неккера, и теперь ничто, казалось, не могло остановить этого мощного людского потока, выплеснувшегося на парижские бульвары.
Никто и не думал заниматься обычной будничной работой. Прекратился ремонт дорог: каменщики ушли митинговать, захватив с собой ломики и бросив неубранными груды щебня и вывороченного из брусчатки камня.
Все лавки и магазины были заперты, окна закрыты железными жалюзи – видимо, лавочники опасались ограблений и нападений со стороны многочисленных групп людей, одетых в лохмотья. Полиция стояла вдоль домов и не вмешивалась ни во что.
На площади Карусель, проезжая мимо своего отеля, я заметила, что два окна на первом этаже выбиты. Стало быть, и мой дом вызывал у кого-то ненависть. Хорошо еще, что Жанно со своей нянькой и Авророй находятся совсем в другом месте.
Мы выехали на улицу Шартр, и по мере приближения к Пале-Рояль ропот толпы, окружавшей нашу повозку, становился все громче, гневнее и возмущеннее. И чем больше подходило бродяг и оборванцев, тем громче становился крик.
Одно слово повторялось чаще других: «Заговор, заговор!»
Кричали иногда сущую чепуху, выдумывали всякие небылицы:
– Австриячка подложила мину под Национальное собрание, есть свидетели, которые это видели!
– Австрийская шлюха и ее прихвостень граф д'Артуа хотят взорвать весь Париж, а тех, кто уцелеет, сослать на галеры.
Мне стало казаться, что мы едем совсем не туда, куда следует, и я потянула Франсуа за рукав:
– Куда вы направляетесь? Мне нет нужды заезжать в Пале-Рояль. Вы же знаете, где живет мой сын…
– Знаю.
– Так почему же едете в Пале-Рояль?
– Это же нам по дороге, дорогая! Я – депутат, и мне не мешает послушать, что говорят в самом сердце Парижа о дворе!
– Черт побери! – возмутилась я. – Да вы хоть понимаете, какой опасности я подвергаюсь?
– Никакой опасности нет. Вас никто не узнает. Как мне кажется, в то время, когда вы блистали при дворе, вы не слишком утруждали себя знакомством с простым народом.
– Народом! – повторила я с горечью. – Порядочные люди сидят сейчас дома и молят Бога о том, чтобы хоть какая-то власть была восстановлена!
Я видела, что, несмотря на мои возражения, Франсуа не отказался от своего решения. Он только повернулся ко мне и сказал уже гораздо ласковее:
– Успокойтесь. Вы так дороги для меня, Сюз, я головой отвечаю за вашу безопасность.
Я промолчала, мрачно глядя в сторону.
Пале-Рояль гудел от криков и страстных призывов, сильнейшее брожение усиливалось с каждой минутой. Люди без определенных занятий, бродяги, вульгарные рыночные торговки – словом, всякий сброд с разнузданными страстями и исступленной ненавистью к каждому, кто был выше по положению и умнее, заполнил все галереи и кафе, жадно внимал каждому выступлению и разражался шквалом диких аплодисментов. Здесь было мало людей, одетых прилично или хотя бы опрятно, а еще меньше тех, кто умел говорить красноречиво и грамотно, но, если такие и были, они настолько подпадали под настроение толпы, так пропитывались пароксизмами ненависти, что выглядели ничуть не лучше остальных.
– Войска стоят под Парижем и в Сен-Клу!
– Завтра королевские гвардейцы вступят в Париж и парижане будут отданы на расправу иностранным наемникам!
Я брезгливо оглядывалась по сторонам. Запахи немытых тел, пота, водки и чеснока душили меня. Мне становилось страшно. Гневные, а то и озверелые лица, полные сатанинской злобы, ненормально блестящие глаза, дергающиеся, прыгающие губы и крик, крик без конца… Я не привыкла к такому. Страх сдавил мне горло: я боялась, что во мне узнают аристократку и обвинят во всех смертных грехах.
Я схватила руку Франсуа, решив ни за что ее не отпускать, и мне стало немного спокойнее. Мы остановились у кафе, где человек восемьсот жадно слушали какого-то молодого человека, взобравшегося на стол.
1 2 3 4