OCR Larisa F
«Забытый Французский детектив. В 3-х т. Т. 2: Французский детектив начала конца XIX – начала ХХ века»: АО «Книга и бизнес»; Москва; 1992
ISBN 5-212-00762-3
Морис Левель
Ужас
I
Блестящая идея Онисима Коша
– Так, значит, это решено? – проговорил Леду, стоя на пороге своего дома. – Как только у вас будет свободный вечерок, черкните слово и приходите обедать ко мне.
– Непременно, благодарю еще раз за приятный вечер…
– Полноте, это мне надо благодарить вас… Поднимите хорошенько воротник, теперь холодновато. Вы знаете дорогу? Прямо по бульвару Ланн? До авеню Хенри Мартин. Если поторопитесь, вы, может быть, поспеете к последнему трамваю… Ах, еще один вопрос: у вас есть револьвер? Тут места небезопасные.
– Не беспокойтесь, он всегда при мне. Я свыкнулся с ночными экскурсиями по Парижу, а в силу своей журналистской профессии знаком с привычками бродяг. Не провожайте меня дальше. Смотрите, какая великолепная луна. Я вижу все, как днем, не беспокойтесь!
Онисим Кош перешел тротуар и бодро зашагал по середине улицы. Когда он уже был на углу, он услышал голос своего приятеля, кричавшего ему:
– До скорого свидания! Я жду вас! Он обернулся и ответил:
– Непременно! Буду очень скоро.
Леду, стоя на верхней ступени подъезда, посылал приветствия рукой. Фигура его выделялась темным силуэтом на светлом фоне освещенной передней.
От спящего садика, от домика с затворенными ставнями, от всей уютной обстановки, которая угадывалась за этой освещенной дверью, веяло какой-то провинциальной тишиной, тишиной налаженного быта, далекой и семейной. И Онисим Кош, в котором десять лет парижской жизни не могли окончательно вытравить воспоминаний юности, годов, проведенных в глуши провинции, длинных зимних вечеров, безмолвных улиц с сонными домами, остановился на минуту, глядя на затворяющуюся дверь. Неизвестно почему, он вспомнил «своих стариков», давно уже мирно спавших в этот поздний час, милый старый дом, далекую родину, простую и здоровую жизнь, которая была бы его уделом, если бы какой-то злой дух не заманил его в Париж, куда он приехал с радужными надеждами на успех и где должен был теперь довольствоваться местом репортера в утренней газете.
Он зажег папиросу и, не торопясь, продолжал свой путь.
Изысканный обед, тонкое старое вино затуманили его голову, разбудили давно заснувшие надежды. В эту минуту, когда ничто не мешало его мечтам: ни стук машин, ни шелест бумаги, ни запах чернил, тряпок и сала, свойственный мастерским редакции, – ему почудился близким и доступным великий и неуловимый призрак – Слава!
И прежде ему приходилось не раз ловить себя на подобном ощущении. Сидя бывало ночью в залитой огнями зале какого-нибудь ресторана, отуманенный вином, музыкой цыган, близостью оголенных женских плеч и сильными ароматами духов, среди всего этого смешения запахов, красок и звуков, он вдруг ощущал пробуждение мысли, неожиданной и ясной, что он головой выше всей этой толпы, что он создан для чего-то великого, и он говорил себе:
– В эту минуту, если б у меня были под рукой перо, бумага и чернила, я написал бы бессмертные слова…
Увы, в такие минуты, когда человек чувствует в себе прилив творческой силы, перо, чернила и бумага обыкновенно отсутствуют… Так и теперь, в тишине этой зимней ночи, под раздражающими ласками холодного ветра, идеи и воспоминания проносились в его голове, почти не оставляя следа.
Где-то пробили часы: этого звука было достаточно, чтобы разогнать все его грезы. Прошлое любит являться в тишине, а ничто не напоминает более настойчиво о настоящем, как неожиданный бой часов.
– Вот тебе и на! Половина первого, я пропустил последний трамвай, а на извозчика трудно рассчитывать в этом глухом квартале!
Он прибавил шагу. Бульвар, по левой стороне которого теснились маленькие особняки, а справа – множество укреплений, казался бесконечным. Изредка мерцали газовые фонари. Они одни, казалось, жили на этой одинокой дороге между спавшими домами, пригорками газона и голыми деревьями, которые даже не шелестели в эту тихую ночь. В этом абсолютном покое, в этом полном молчании было что-то раздражающее. Проходя мимо одного бастиона, занятого жандармами, Онисим Кош замедлил шаг и заглянул в сторожевую будку. Она была пуста. Он пошел вдоль ограды. За решеткой виден был двор, припорошенный инеем, на ровной белизне дорожек камешки гравия бросали маленькие черные тени. Из конюшен доносился звон цепей и ржание лошадей.
Эти знакомые звуки окончательно разогнали смутную тревогу, которая овладела им в начале дороги: Онисим Кош – мечтатель и поэт – исчез; оставался только Онисим Кош – неутомимый репортер, всегда готовый с одинаковым хладнокровием взять интервью как у путешественника, вернувшегося с северного полюса, так и у дворничихи, которой казалось, что «она видела, как прошел убийца»…
Его папироска потухла. Он вынул другую и остановился, чтоб прикурить. Он собирался продолжать свой путь, когда вдруг увидел три тени, кравшиеся вдоль стены и приближавшиеся к нему. В другом случае он бы даже не обернулся. Но поздний час, этот глухой квартал и какой-то безотчетный инстинкт заставили его остановиться. Он отступил в тень и, спрятавшись за дерево, притаился.
Впоследствии он вспоминал, что в эту минуту, которая должна была стать решающей в его жизни, все его чувства странно обострились: глаза пронизывали темноту и открывали в ней массу обычно незаметных подробностей, ухо различало малейший шелест. Хотя он был человеком храбрым и даже отважным, он все же ощупал рукой револьвер, и это прикосновение наполнило его радостной уверенностью. Тысяча неясных мыслей промелькнула в голове. Ему отчетливо представилось то, что годами дремало в глубине души. В течение нескольких секунд ему стала понятна тревога человека в минуту опасности, который между двумя ударами сердца вспоминает всю свою жизнь; он осознал страшную угрозу близкой и неминуемой опасности и почувствовал отчаянный прилив сил, когда мускулы, чувства и разум достигают для защиты жизни высшего напряжения.
Удлиненные тени все подвигались, то останавливаясь, то быстро перебирая тонкими ногами. Когда они были всего в нескольких шагах от него, то пошли медленнее, а потом остановились. Благодаря свету газового рожка, ему без труда удалось подробно рассмотреть их обладателей и проследить каждое их движение.
Их было трое: женщина и двое мужчин. Тот, который поменьше ростом, держал в руках объемистый сверток, обмотанный тряпками. Женщина прислушивалась, поворачивая голову то направо, то налево. Как будто испугавшись какого-то невидимого свидетеля, они отступили, чтобы выйти из освещенной полосы. Третий сначала оставался неподвижным, потом сделал шаг вперед и прислонился к фонарному столбу, закрывая глаза руками. У него был страшный вид: бледное лицо, впалые щеки, широкие руки, судорожно сжимающие лоб, на который спускалась блестящая прядь черных волос. Сквозь пальцы его рук просачивалась кровь и стекала вдоль щеки и подбородка до самого ворота одежды.
– Ну что же ты, – тихо проговорила женщина, – чего стал?
Он простонал:
– Мне больно!
Она вышла из темноты и подошла к нему. Маленький человек последовал за ней, положил сверток на землю и пробурчал, пожимая плечами:
– Выбрал время нежничать из-за пустяков!
– Хотел бы я послушать, что бы ты запел, если б тебя так разделали, как меня! На, взгляни!
Он отнял ото лба свои окровавленные руки и открыл страшную рану, широкой бороздой рассекавшую его лоб слева направо, перерезавшую бровь и веко, такое черное и вздутое, что глаза почти нельзя было различить.
Женщина взяла свой платок и жалостливо и осторожно приложила его к ране. Кровь на минуту остановилась, потом снова начала течь; тогда она вытащила из свертка несколько тряпок и наложила их на рану.
– Не смей трогать мой узел! – проворчал невысокий.
– Как бы не так! – процедила женщина, отворачивая голову и продолжая возиться около раненого. Раненый скрежетал зубами, топал ногой, вытягивал свое грубое лицо.
Маленький человек опустился на колени и начал кое-как завязывать свой тюк, запихивая в него какой-то золоченый предмет, который не помещался, потом поднялся, взял свою ношу в руки и стал ждать. Когда перевязка была кончена и женщина хотела вытереть руки о передник, он сказал, смотря на нее в упор:
– Стой! Это нужно смывать, но не вытирать! Поняла? Все трое опять вошли в тень. Кош увидел в последний раз рыжие волосы женщины, искривленный рот маленького человека и страшное лицо, наполовину закрытое окровавленными тряпками. Они пошли дальше, не произнося более ни слова, осторожно крадучись вдоль стены. Затем они свернули в сторону, достигли укреплений и скрылись в ночной темноте.
Только после этого Кош, который в продолжение всей этой сцены повторял себе: «Если они меня заметят, я погиб», – вздохнул полной грудью, выпустил из руки револьвер и, убедившись, что он совершенно один, принялся размышлять.
Он подумал, что его друг Леду был прав, говоря, что эти места не безопасны, и прибавил фразу, которую сам часто писал в конце своих статей: «Полиция никуда не годится». Он решил выйти на середину улицы и поскорей дойти до авеню Хенри Мартин, не желая из-за бессмысленного любопытства подвергаться опасности.
Но едва Кош сделал несколько шагов в сторону, как чутье репортера – сыщика-любителя остановило его, одержав верх над благоразумием.
– Почтенное трио, с которым я только что познакомился, – сказал он сам себе, – совершило какое-то преступление. Но какого рода это преступление? Вооруженное нападение? Простой грабеж? Рана одного из них свидетельствует в пользу первого предположения… Но объемистый пакет, который тащил невысокий, наводит на мысли о втором. Бродяги, обкрадывающие запоздалых прохожих, не берут обыкновенно ничего, кроме денег, ценных бумаг или украшений, общее количество которых не может составить такой обременительной ноши. У нас пока еще не принято гулять ночью со своей серебряной посудой или бронзовыми каминными часами. Между тем, если зрение мне не изменило, в узле находились металлические вещи. Чтобы ошибиться на этот счет, нужно было бы допустить, что мой слух так же несовершенен, как и глаза, ибо я разглядел часовой циферблат и слышал, когда человек положил свою ношу на землю, звук, похожий на звон ударяющих друг о друга серебряных приборов. Что касается раны… Борьба и драка во время дележки?.. Удар о какой-нибудь твердый и острый предмет, мраморный камин, стеклянную дверь?.. Возможно… Во всяком случае, кража со взломом очевидна… Что же делать? В таком случае нужно выбирать одно из двух: или погнаться за негодяями и постараться выследить их, или попытаться отыскать дом, который они осчастливили своим посещением.
Но я потерял уже добрых десять минут, и теперь эти молодцы, должно быть, далеко. Допустим даже, что я их догоню, но один против трех я бессилен. Да и поимка их, в сущности, меня мало интересует; для этого у нас существует полиция. А вот найти ограбленный дом способом дедукции – это предприятие очень соблазнительное для любителя. Я точно могу определить, откуда пришло трио. Несмотря на ночь, моего зрения хватит метров на триста; на таком приблизительно расстоянии и появились три фигуры. С той минуты, как я их увидел, они до фонарного столба ни разу не остановились. Значит, я могу спокойно пройти эти триста метров, а потом посмотрим.
Он пустился в путь, не торопясь, оборачиваясь время от времени, чтобы судить о пройденном расстоянии. Шаг его равнялся примерно семидесяти пяти сантиметрам; он отсчитал четыреста шагов и остановился. С этого момента он был в радиусе возможного злодеяния. Если кражу совершили, не доходя авеню Хенри Мартин, то он найдет какие-нибудь следы. Он был уверен. Он свернул на тротуар и пошел вдоль забора первого дома. Так он дошел до затворенной калитки. Дом стоял в глубине сада, сквозь закрытые ставни, в щели, виден был свет. Он, не останавливаясь, прошел дальше. Везде та же тишина, ни малейших признаков насилия. Он начал уже отчаиваться, когда вдруг, толкнув одну калитку, он почувствовал, что она подается под его рукой и отворяется.
Он поднял глаза. В доме царили полный мрак и тишина, и эта тишина показалась ему странно зловещей. Он пожал плечами и подумал: «Что мне мерещится? Как глупо давать волю воображению в то время, когда мне необходимо все мое хладнокровие! Но по какой странной случайности эта калитка не закрыта?..»
Калитка распахнулась настежь. Его глазам представился маленький садик с аккуратными клумбочками и тщательно расчищенными дорожками, светлый песок которых казался золотым при ласковом свете луны. Им начинало овладевать теперь сомнение, такое сильное, что он решил идти дальше… Все это, вероятно, было вымыслом. Эти бродяги были, может быть, честными рабочими, возвращающимися домой, на которых напали хулиганы… Что, собственно, они сказали такого, чтоб возбудить подозрения? Их манеры были подозрительны, их лица зловещи? Но, может быть, и он сам кому-нибудь показался бы страшным, появись он так же внезапно из мрака ночи?..
Драма мало-помалу принимала вид водевиля. Оставался сверток… А если в нем ничего не было, кроме старых часов и ломаного железа?..
Ночь странная спутница. Она окутывает все предметы фантасмагорическим покрывалом, которое солнце срывает в одну минуту. Страх все изменяет, создает целые сказки, годные разве что для малых детей. Никто не знает в точности, когда именно он закрадывается в душу, парализует ум. Думаешь, что еще владеешь рассудком, а между тем страх давно начал там свою разрушительную работу. Говоришь себе: я хочу того-то, я вижу это… А страх уже все перевернул в нас и царит властелином. Мы видим его глазами, мы чувствуем, как его когти впиваются в наше тело… Скоро мы обращаемся в жалкую тряпку, и вдруг смертельный трепет пробегает по всем нашим членам: мы делаем отчаянное усилие, чтоб вырваться из его рук. Напрасный труд: самые храбрые скорее всего бывают побеждены. Наступает тяжелая минута, когда произносишь страшные слова «я боюсь», хотя давно стучал зубами, не решаясь сознаться в этом.
Онисим Кош сделал шаг назад и громко произнес:
– Ты боишься, милый друг.
Он остановился, стараясь определить впечатление, которое эти слова должны произвести на него. Ни один мускул его тела не содрогнулся.
Руки его остались спокойно в карманах. Он не почувствовал даже того легкого удивления, которое обыкновенно испытываешь, услыхав в тишине свой собственный голос. Он продолжал смотреть прямо перед собой и вдруг подался вперед: на желтом песке аллеи ему почудились следы ног, местами ясные, местами затертые другими следами. Он вернулся к калитке, нагнулся и взял в руку горсть песку; это был очень мелкий и сухой песок, который должен был разметаться от малейшего ветерка. Он раскрыл пальцы, и песок рассыпался светлой пылью. И вдруг все его сомнения и все теории насчет страха и фантастических образов, внушаемых им, разом рассеялись. Никогда ум его не был более ясным, никогда он не чувствовал в себе такой спокойной уверенности. Ум его работал, как добросовестный работник, который быстро справляется со своим делом, который последним ударом молота берет в руки оконченную работу и с удовольствием осматривает ее.
Он овладел собой, собрал все свои неясные мысли. Все, что минуту тому назад казалось химерой, опять представилось ему более чем правдоподобным, верным. Он почувствовал уверенность, основанную на ясных доказательствах. Он отбросил гипотезы и обратился к неоспоримым фактам, которые не могли более быть изменены его воображением. Делая последовательные выводы – логические, на этот раз – он дошел до того исходного пункта, с которого он начал на основании простого впечатления.
Кто-то проходил по песку аллеи, и проходил недавно, так как иначе ветер непременно размел бы следы шагов. Мужчины и женщина были тут. Никто, кроме них, не переступал порога этого дома. Угаданная им тайна скрывалась за этими молчаливыми стенами, во мраке этих комнат с закрытыми ставнями. Невидимая сила толкнула его вперед. Он вошел.
Сначала он подвигался с осторожностью, стараясь не затоптать следы. Хотя он знал, что малейший ветерок их уничтожит, но придавал им слишком большое значение. Грабители, сами того не зная, оставили свои визитные карточки; даже неумелый провинциальный сыщик отнесся бы к таким уликам с должным уважением. Он отсчитал двенадцать ступеней, очутился на небольшой площадке и освидетельствовал стену: все гладкий камень. Он поднялся еще, отсчитав одиннадцать ступеней, и не нашел больше никакой преграды: путь был свободен. Теперь нужно было сориентироваться, а прежде всего, возвестить о своем присутствии во избежание неприятных последствий.
Видно, обитатель или обитатели этого дома очень крепко спят, если не слышат его шагов.
1 2 3