Наконец тетка ушла с последней вилкой.
- Садись, подполковник, - сказал лысый. Седой, с одутловатым
лицом не то мальчика, не то пожилой бабы, подвинул стул.
- Благодарю, Игорь Леонидович, - сказал подполковник, садясь чуть
в стороне от стола, как и положено вызванному для доклада. Седой
поднял брови.
- А вы откуда же меня знаете?
- Как комсорг части во встречах участвовал на Новой площади...
- Бывает, что память и подводит, подполковник, - перебил лысый. -
Бывает, обознаешься... Понял?
- Давай, Барышев, докладывай. - Генерал хмуро покосился на
лысого. - Товарищи устали, не тяни, расскажи, какие результаты - и
все...
- Слушаюсь, товарищ генерал. Разрешите сразу по итогам?
- Давай по итогам...
- По итогам подготовки специальной группы в учебном центре.
Докладываю, Иван Федорович: мною была организована проверочная
операция, полностью имитирующая выполнение основной задачи,
поставленной как цель подготовки. В операции были задействованы, кроме
специальной группы, выполняющей эту задачу, военнослужащие из личного
состава учебного центра, в частности, преподаватели спецотделения,
работавшие с группой, на трех автомашинах "Волга". Все участвовавшие в
операции были вооружены соответствующим задаче стрелковым и иным
оружием. Специальной группе, а также группе, имитирующей противника на
трех автомашинах...
- Какого, на хер, противника, Барышев?! - генерал не выдержал. -
Ты что, совсем опупел?
- Была поставлена задача, Иван Федорович. - Барышев встал. Стоял,
глядя на генерала сверху вниз, твердо, но не вызывающе. - Я выполнял
учебную задачу наилучшим образом, чтобы иметь настоящее представление
о возможностях подготовленной группы. С этой целью участвовавшим в
операции были выданы боеприпасы и разъяснено, что операция боевая.
Кроме того, членам специальной группы я обещал по окончании операции
организовать встречу с семьями, о чем просил вашего разрешения и что
вами, Иван Федорович, было разрешено. Семьи прибыли спецрейсом из
Москвы уже в то время, когда операция началась...
- Погоди, подполковник, насчет семей. - Лысый перестал качаться
на стуле, смотрел на Барышева с интересом, в желтых глазах отражались
огни не то низко висевшей над столом люстры, не то какие-то дальние,
невидимые. - Значит, если я тебя правильно понял, они там боевыми
хуячили? Всерьез?
- Так точно, товарищ секретарь. - Повернулся к лысому Барышев, и
тут уж генерал вздрогнул и даже крякнул, будто на ногу ему наступили.
- Так точно, огонь велся на поражение...
- Хорошая у тебя память, подполковник, очень хорошая... - Огни
плясали в желтых глазах. - А я в комсомоле никогда не работал, откуда
ж ты меня знаешь?
- У меня действительно хорошая память. - Барышев глянул лысому
прямо в глаза и не отвел взгляда от желтых огней, смотрел спокойно,
только чуть гуще стал смуглый румянец на щеках. - Я профессиональный
разведчик, специалист по военно-диверсионной работе, я обязан иметь
хорошую память...
- Погодите, - перебил его седой комсомолец, - а если бы ваша
спецгруппа с заданием не справилась?
- Проверочная операция дала бы тем более важный результат. Я бы
доложил о необходимости создания и подготовки новой группы, зато была
бы гарантия, что не способные выполнить задачу люди не будут
использованы и не подвергнут риску всех, кто взял на себя
ответственность за операцию... В этом случае семьи должны были быть
доставлены на аэродром к обратному спецрейсу соответствующим образом
подготовленным автомобилем...
- Сам готовил? - усмехнулся лысый.
- Так точно. В автобусе были установлены дополнительные емкости с
бензином, расчетным образом ослаблены гайки крепления передних
колес...
- Ну, ты даешь, подполковник. - Лысый покрутил головой. - Но
спецгруппа, значит, оказалась на высоте?
- Спецгруппа с задачей справилась, несмотря на то что
противниками были высококвалифицированные профессионалы, которые
преподавали членам группы боевые дисциплины. Видимо, подействовало
понимание членами группы зависимости свидания с близкими от
результатов их действий. Кроме того, я предполагаю, что члены группы
догадывались о решении судеб их семей в случае неудачи проверочной
операции. По крайней мере, я не дал никакого ответа, когда мне был
задан соответствующий вопрос старшим этой группы. Он же во время
операции действовал эффективнее всех...
- А, каратист, - седой засмеялся. - В Лондоне он тоже наших
метелил будь здоров... Ну, Барышев, и сколько ж ты народу замочил на
этом экзамене?
- Одиннадцать убитыми, Игорь Леонидович.
- А раненые были? - Снова огни зажглись в желтых глазах, снова
закачался лысый на ножках стула.
- Раненых не было. - Барышев опять глянул прямо в кошачьи глаза,
и огни погасли. - Я лично был на месте операции через три минуты после
ее окончания и проверял...
- Одиннадцать. - Генерал встал, отошел к окну, чуть отодвинул
занавеску, поглядел на снег, уже не ползущий редкими струями, а
ложащийся под ветер волнами низких сугробов. - Одиннадцать... Ты,
Барышев, много на себя взял...
- Товарищ генерал, во время последних учебных десантирований в
дивизии погибло четырнадцать, вы знаете. Учитывая важность задачи, я
считаю потери минимальными. Тем более, что преподавательский состав
спецотделения учебного центра по действующим документам положено
обновлять регулярно...
- Молодец, подполковник. - Лысый перестал качаться, стул встал на
все четыре ножки. - Молодец... Ты что кончал? Кремлевский курсант? Или
Рязанское?
- Москвич, - коротко ответил Барышев.
- Понятно, - лысый кивнул. - Значит, после операции готовься к
академической деятельности... Чтоб с делом покончить, отвечай прямо:
за команду ручаешься?
- Ручаюсь.
- Ну и спасибо... Иди, подполковник, отдыхай...
Они стояли на крыльце, глядя, как Барышев садится в "уазик",
резко разворачивается к воротам и вырывается на бетонку, едва
дождавшись, чтобы неловкий солдат в тулупе дал дорогу.
- Ну и что с ним дальше делать? - Лысый сказал негромко, почти
без вопросительной интонации, будто сам себе. - Больно гордый...
Профессионал... А чтобы промолчать - не удержался, всех знает...
Пижон... Как считаешь, Игорь Леонидович?
- Думаю, ты прав. - Седой ступил с крыльца, пошел к машинам как
был, в одном свитере, только шапку надвинул глубже. Остановился,
сказал с невидимой усмешкой: - Профессионал... А я, ты знаешь,
любитель...
"Волга" вылетела на бетонку. Лысый поежился и ушел в дом.
На повороте, на темной улице среди спящих домов, "Волга" встала
рядом с вездеходом. Посидели минуту, не выходя. Потом дверца "уазика"
открылась, офицер ступил на снег, встал у машины. Словно в театре, в
этот миг показалась из-за снеговых туч и наполнила ночь зеленым светом
луна. Темным бликом мигнул в правой руке Барышева пистолет, он шагнул
к "Волге" - тут же дверца ее распахнулась и из глубины машины ударила
- негромко и коротко, словно одно слово, отбитое пишущей машинкой, -
серия выстрелов. Седой бросил пистолет с нелепо удлиненным глушителем
стволом на сиденье, выскочил, втащил тело в "уазик", не садясь,
крутанул баранку вездехода, уперся, подтолкнул - машина медлен- но
поеахала к стене дома, въехала на тротуар, косо стала... Седой
вернулся в "Волгу", прицелился... После третьего попадания бак
рвануло, огонь поднялся к окнам второго этажа... "Волга" прыгнула с
места и помчалась к центру городка, к площади с памятником - там можно
было развернуться и не торопясь ехать к гостевому домику другой
дорогой.
Он знал этот унылый поселок, как свою ладонь, здесь семнадцать
лет назад служил в комендантской роте.
Солдат в тулупе открыл ворота, заглянул в машину, козырнул. Потом
он долго запирал въезд. Наверное, утихомирились, думал он, больше
выезжать не будут, суки. Побродил по двору - нелепый ферзь среди белых
волн низких сугробов и черных проплешин еще не занесенной земли.
Подошел к светящемуся апельсиновым светом окну. Тени - длинные,
уродливые - двигались, поднимали стаканы, выпускали к потолку
сигаретный дым... Если сейчас двинуть стволом по окну и сразу дать
длинную, веером, можно за один раз достать всех, подумал солдат. Из
этого, в лампасах, воздух сразу выйдет, как из проколотого гондона...
И всех их бросит к стене, и они будут сползать по ней, оставляя
красные дорожки на светлом дереве, и нужно будет дать еще одну, и еще
- чтобы каждого достать в отдельности... Там наверняка останется
коньяк, и потом можно будет принять стакан, согреться... Он уже
замерз, а до смены час, и падла разводящий наверняка опять опоздает
минут на десять.
4
Прием устроила французская сторона в шикарном "Фукьеце" -
прелестная русская транскрипция - в новой Опере. Долго пили изысканное
белое, говорили, конечно, об удивительных переменах в России, лживое
ледяное оживление блестело в глазах. Самым честным оказался угрюмый
парень, сидевший между женою Редько и Ольгой, журналист из какого-то
эпатажного еженедельника - стриженный в скобку, в мятом черном пиджаке
и наглухо застегнутой жеваной рубахе без галстука. Он садил одну за
другой "Голуаз" без фильтра и на невнятном английско-русском
расспрашивал о службе в армии. Похоже, сказал он, что в вашем сценарии
есть немного правды. Вы служили, наверное, давно? Но память хорошая...
Законы триллера заставили вас сгустить краски, или?..
Начал было отвечать подробно, но перебил себя - слушайте, будет
очень неприлично, если я скажу, что выпил бы виски? Или хотя бы
розового - я не могу пить столько белого вина...
Все уже вставали из-за стола, стояли группками, курили, говорили
довольно громко. Леночка на своем диком английском все просвещала
бессловесного Бернара, при этом время от времени она громко хохотала
собственным шуткам, желе, упакованное в обтягивающие джинсы и
трикотажную фуфайку с блестками, тряслось. Редько беседовал с
американским продюсером, появившимся по случаю окончания съемок.
Продюсер был на голову выше длинного Редько, черный костюм сидел, как
на президенте, вишневый галстук был чуть распущен, русый чуб слегка
спадал на лоб, как у двадцатилетнего. Вблизи можно было разглядеть,
что ему не меньше пятидесяти... Редько убедительно гудел, из-под
расстегнутого ворота рубашки выбивался чудесный фуляр - сцена беседы
гения с финансистом была поставлена прекрасно. Жена Редько и Ольга
стояли рядом, создавая удачный второй план, - две светские дамы, одна
в темно-зеленом, другая в темно-лиловом, хорошее по цвету пятно...
Плевать, сказал парень, я сам выпил бы пива, пошли в бар, здесь
где-то должен быть.
Полые ледышки колокольчиками запели в стакане, виски после
холодного бесчувствия белого был словно пробуждение в тепле. Скажи,
спросил парень, отставляя пузатый пивной фужер, вы действительно уже
не собираетесь прийти в Европу на танках? А-а, обрадовался он, хоть ты
честно спросил о том единственном, что вас интересует!.. Вы нас просто
боялись всю жизнь и теперь не можете поверить в счастье - опасный
сосед-безумец, кажется, приходит в сознание... Плевать вам на нашу
свободу, вы просто боитесь за свое пиво. Правильно, спокойно
согласился парень, я боюсь за свое пиво. И, кроме того, я был в
Чехословакии тогда, в августе, я знаю, как выглядят ваши танки на фоне
готики. Сколько ж тебе лет, удивился он? Думаю, что мы ровесники,
сказал парень и ошибся только на два года - оказался старше. Да,
сказал он, если вы так выглядите, вам есть за что бояться...
Виски был уже третий, и парень пил пиво, как похмеляющийся
шоферюга, - втягивал мгновенно и тут же щелкал по пустой емкости,
чтобы разливала ее наполнил.
Сейчас здесь большая мода на вас, сказал парень, на вашу
политику, на вашу литературу, ваше кино. Но ты не должен обманываться:
если вы действительно станете такими, как все, мода пройдет, и вам
будет туго, нет опыта конкуренции, и потом, вы все равно останетесь не
совсем взрослыми. Я работал в Москве два года, вы все, не только
интеллектуалы, живете словно во сне. Я знаю, что такое русские
фантазии...
Мы не интеллектуалы, сказал он, мы интеллигенция.
Да, я знаю разницу, сказал парень, я думаю, в ней все дело... Это
ваше несчастье.
Это наша жизнь, сказал он.
На своем крохотном "остине", похожем на масштабно уменьшенную
модельку автомобиля, парень подвез их до гостиницы, приобнял его,
похлопав по плечу, поцеловался с Ольгой - и исчез навсегда, навсегда
застряв в памяти. Визитная карточка лежала в бумажнике, но он знал,
что никакого повода для встречи больше не будет.
- Устала ужасно, - сказала Ольга, - а в номер не хочется. Ты не
против пройтись?
Они вышли на rue Saint Andres des Art. По мостовой шла толпа,
обычный маскарад Левого Берега. В ярко освещенном книжно-пластиночном
магазине, открытом всю ночь, стоял одинокий человек в старой
английской шинели и косынке, повязанной на голове по-пиратски, и рылся
в постерах, сложенных в большие стоячие папки. Из греческих закусочных
падал на загаженную мостовую свет, в окнах крутились гигантские конусы
прессованного жарящегося мяса, и чернявые ребята стругали это мясо на
бутерброды ножами длиной с буденновскую шашку. У витрин магазина "Next
Stop", торгующего американским старьем, он, как всегда, задержался,
невозможно было пройти мимо верблюжьих даффл-котов и пиджаков из
толстого твида с кожаными заплатками на локтях. Эвелик, эвелик,
гардероб мой невелик, - вспомнил он идиотские стишки фарцовочных
шестидесятых, вспомнил эти петельки, свешивающиеся с воротников,
кожаные заплатки, клетчатые подкладки, лейблы, пуговицы футбольными
мячиками, за каждую тогда давали пятерку...
На углу, у метро и чаши фонтана, тусовались молодые американские
бродяги, они норовили сесть на мостовую маленькой площади, женщина-
полицейский, обве- шанная по поясу наручниками, кобурой с вылезающей
револьверной рукояткой и еще какой-то чертовщиной , хмуро наблюдала за
оборванцами и, как только они приземлялись, показывала рукой: встать,
вверх, встать, засранцы! Кобура лежала на ее крутой заднице, как седло
на крупе. Была она чернокожая. Пилотка высоко сидела на кудрях, на
огромном "афро".
К гостинице вернулись по бульвару, почти не разговаривая, как
обычно в последнее время, - все впечатления были уже высказаны, а
конфликты, чем ближе было возвращение, возникали все чаще. Но сегодня
удалось промолчать - и вдруг возник покой, благожелательность, даже
что-то вроде близости. Он почувствовал, что еще возможно жить, вместе
переживать день за днем и входить в утро без ощущения отчаяния.
В номере, как Ольга и ожидала, было душно, топили в связи с
похолоданием отчаянно. Ольга тут же стащила платье, бросила его поверх
плаща на кресло и пошла в колготках и широком лифчике открывать окно.
Он разделся, повесил одежду в шкаф, вытащил из-под подушки пижаму.
Увидел свое отражение в зеркале шкафа - в трусах, с пижамой в руке, с
растрепавшимися при раздевании волосами...
Ольга вышла из ванной голой. Он бросил пижаму на постель, увидел
в зеркале, как она выходит из ванной - немного сгорбившись, словно от
стеснения, а на самом деле от того, что в комнате уже стало прохладно,
от окна дуло, и ей просто было холодновато. Он шагнул к ней,
возбуждение становилось, как обычно, тем сильнее, чем сильнее он
испытывал отвращение к себе... Но, обхватив себя руками, так что груди
сошлись, она пробежала к постели и мгновенно залезла под одеяло,
накрутив его на себя.
- Как прекрасно, - сказала она, и он не поверил своим ушам,
настолько это совпадало с его настроением. Прекрасно, все прекрасно, и
все возможно, надо только забыть все остальное, и вот сейчас, здесь, в
этой жаркой и продуваемой сквозняком случайной комнате, в этой стране,
в этом непредставимом городе можно любить эту женщину, которую ведь
любил, любил, была страсть, и, кажется, она тогда все время смеялась,
она вообще очень смешлива, даже сейчас...
- Как прекрасно, - сказала она, - за окном Париж, хорошая
гостиница... я сейчас ужасно устала, давай спать, ладно?.. и надо
завтра позвонить Ленке, пусть они нас встретят... ну, гаси, ложись, я
уже засыпаю...
Она вспомнила о дочери, когда пришла пора возвращаться, подумал
он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17